автор: Владимир Лагунов

 

       На одной из площадей года Будапешта стоит памятник, на постаменте которого написано «Спасителю матерей». Это памятник выдающемуся врачу Земмельвейсу, который победил «родильную горячку», в современной терминологии именуемую: послеродовой сепсис.

    В  XIX веке так называемая послеоперационная горячка косила людей направо и налево, она уносила в могилу иногда до половины всех оперированных больных. Такая огромная смертность целиком и полностью лежала на совести хирургов и акушеров, всех, кто вскрывал кожные покровы или забирался в брюшную полость несчастных.  Это происходило потому, что не существовало современной специализации врачей. Патологоанатомы появились только спустя полстолетия. До их появления врачи после вскрытия трупа совершенно спокойно направлялись оперировать больных, исследовать рожениц, или даже принимать роды. Вследствие этой медициничной (известно, что медики называют себя медициниками) безалаберности родильная лихорадка становится постоянным спутником всех родильных заведений. Альфред Вельпо (1795–1867), знаменитый французский хирург, с горечью констатировал: «Укол иглой уже открывает дорогу смерти». 

      Одновременно было замечено, что операции, произведенные на дому, заканчивались значительно менее печально. Это обстоятельство позволило специалистам послеоперационной горячке присвоить и второе название – «больничная горячка». Но только и всего. На словесно-терминологических упражнениях всё и остановилось. Никто толком не знал, как против этой «горячки» бороться. («Горячка» потому, что процесс сопровождался очень высокой температурой больного.) Больницы производили самое удручающее впечатление. В палатах, плохо проветриваемых и убираемых, царили грязь и смрад. Больные лежали на койках, стоявших очень близко друг к другу. Рядом с выздоравливающими лежали умирающие; только что прооперированные находились рядом с теми, у кого гноились раны, и была высокая температура. 

      В операционной было не чище, чем в палатах. В центре обычно стоял примитивный стол из неотесанных досок. На стенах висели хирургические инструменты, как примерно висят инструменты в плотницкой мастерской. В углу на табурете стоял обыкновенный таз с водой для хирурга, который мог после операции вымыть в нем свои окровавленные руки.  До начала операции, по общему, совершенно дикому мнению, руки  мыть было бессмысленно – так как они еще были «чистые». Вместо ваты врачи широко применяли корпию – клубки ниток, вырванных из старого белья, нередко даже нестиранного. Жуткое зрелище обычно представлял и сам хирург, когда он облачался в свой рабочий сюртук, запачканный кровью и гноем многочисленных больных. Об опыте и умении врача нередко судили по тому, насколько грязен его сюртук… 

      Борьбу за чистоту в больницах одним из первых и начал акушер Земмельвейс. Он первым основал настоящую хирургическую палату в клинике с применением тех санитарно-гигиенических требований, которые в то время могли быть использованы. О санитарии он вынужден был начать заботиться, так как вплотную столкнулся с фактом высокой послеоперационной смертности, причины которой долгое время оставались для всех загадочными. 

      Традиционные биографические сведения. Игнац Филипп Земмельвейс родился 17 июля 1818 года в венгерском городе Пеште в семье торговца. После окончания начальной школы и гимназии в Буде (Офен), в 1837 году он поступил на юридический факультет Венского университета. Родители очень хотели, чтобы сын подготовился к карьере военного судьи. Но Игнац уже в университете увлекся естественными науками и самостоятельно перешел на медицинский факультет. В Вене он учился на 1-м курсе, в Пеште на 2-м и 3-м курсах, затем снова вернулся в Вену и уже там завершил свое обучение. 

      Время его учебы совпало с началом возрождения естественных наук в Австрии. В Венском университете работали известные ученые-медики Рокитанский, Шкода и Гебра, которые оказали большое влияние на формирование взглядов Игнаца. По окончании учебы Земмельвейс попытался попасть в ассистенты к знаменитому терапевту Йозефу Шкоде, одному из основателей «Новой Венской школы», но это ему не удалось и тогда ему пришлось стать акушером. Это в итоге его и прославило и погубило одновременно.

      Игнац Земмельвейс получил 1 июля 1844 года докторский диплом, представив работу «De vita plantarum». В связи с тем, что Земмельвейс уже дважды прошел практический курс акушерства в 1-й акушерской клинике, он обратился к профессору Клейну, директору этой клиники, с просьбой о предоставлении ему места ассистента. Его, после длительной задержки, приняли ассистентом лишь 27 февраля 1846 года, и то, как оказалось,  лишь временно. Предшественнику Игнаца доктору Брейту 20 октября этого же года продлили договор еще на два года, но к счастью для Игнаца, 20 марта 1847 года Брейт получил профессорскую кафедру в Тюбингене, куда немедленно и уехал,  а место ассистента было, наконец, закреплено за Земмельвейсом. 

      Кроме 1-й акушерской клиники, предназначенной для практических занятий врачей и студентов, в университете была еще и 2-я клиника, руководимая Бартшем.  Во второй клинике обучались акушерки. Доктору Земмельвейсу бросился в глаза огромный разрыв в количестве заболевших и умерших рожениц в этих двух отделениях. Он аккуратно подсчитал случаи и оказалось, что в 1840-1845 годах смертность в 1-м отделении была в три раза, а в 1846 году – даже в 5 раз больше, чем во 2-м отделении. В 1-м отделении смертность достигала 31%. В течение одного года в 1-м отделении из 4010 разрешившихся от бремени умерло 459 (11,4%), в то время как во 2-м отделении из 3754 рожениц погибло 105 (2,7%). Такое различие у многих вызывало нормальное недоумение, но особенно был этим изумлен Земмельвейс. Многие врачи с убежденностью говорили, что причины громадной смертности в 1-м отделении кроются в общей эпидемической обстановке в Вене. Утверждали, что якобы роженицы поступают туда, уже поголовно заболевшими. Земмельвейс чувствовал, что подобные объяснения не выдерживают ни малейшей критики, но какова на самом деле причина, долго понять не мог и он. Доктор Земмельвейс только подозревал, что если это и эпидемия, то корень ее кроется в самой клинике. 

      Объяснения медиков были самые курьезные. Одни убеждали доктора Земмельвейса, что поскольку 1-е отделение пользовалось очень дурной славой, (типа больницы имени Ленина в городе того же имени про которую рассказывали анекдот о больном, сбежавшем из «скорой», когда он узнал, куда его везут), то роженицы поступали туда, испытывая панический страх. Другие обвиняли в заболевании католического священника, ходившего с колокольчиком, который расстраивал роженицам нервы, напоминая о скорой встрече со смертью. Говорили и об особом контингенте пациенток этой клиники, туда поступали преимущественно бедные, заявляли и о грубом исследовании рожениц студентами и стыдливости женщин, которые вынуждены рожать в присутствии мужчин… 

      По меньшей мере вздорными находил эти объяснения Земмельвейс. Он искал и не оставлял надежду найти и устранить причину, уносящую так много жизней, ни в чем не повинных рожениц. Он подметил, что, чем больше времени проводят беременные в больнице, тем больше появляется у них шансов на заболевание, и не только после родов, но и собственно во время последних. Он намеревался доказать это коллегам с цифрами в руках, представив специальные таблицы. По предложению Шкоды была даже организована особая комиссия, однако Клейн, заведующий кафедрой акушерства университета, настоял на роспуске этой комиссии. 

      В конце 1846 – начале 1847 года Земмельвейс отправился в Дублин с научной целью, а затем он поехал отдыхать в Венецию, отчасти для того, чтобы несколько рассеять свое тяжелое настроение от пережитых им шокирующих впечатлений в клинике. В его отсутствие в Вене произошел еще один ужасный случай, внезапно трагически погиб любимый им профессор судебной медицины Колетчка. При вскрытии трупа профессор случайно поранил палец, после чего у него, естественно, для современных представлений о санитарии, возник сепсис. Земмельвейс, и без того напряженно и много думавший над причиной родильной горячки, быстро сообразил, что смерть Колетчки произошла по той же причине, по которой гибли и роженицы в клинике. В кровь профессора попал трупный яд, который остался на его ланцете. Земмельвейс предположил, что примерно так же погибали роженицы: им просто вносилась инфекция в родовые пути. В Венской медицинской школе в те годы господствовало так называемое анатомическое направление: почти все акушеры сильно увлекались препарированием трупов. Земмельвейс также ежедневно работал в анатомическом театре, а затем он отправлялся в акушерскую клинику и там исследовал беременных. Эта, по современным понятиям полнейшая дикость, тогда была абсолютной нормой поведения врачей.

      После смерти друга Земмельвейс написал своем дневнике в: «Один бог знает число тех, которые по моей вине оказались в гробу. Я так много занимался трупами, как редко кто из акушеров… Я хочу разбудить совесть тех, кто еще не понимает, откуда приходит смерть, и признать истину, которую сам узнал слишком поздно…» 

      Доктор Земмельвейс решил экспериментально подкрепить свои выводы. Вместе со своим другом доктором Lautner`om, ассистентом Карла Рокитанского, он произвел девять опытов на кроликах, вводя им в кровь секрет из матки заболевших рожениц. Все кролики заболели и погибли. 

      Не откладывая, Земмельвейс предложил ввести в акушерской клинике простейшую антисептику, метод обеззараживания рук медицинского персонала хлорной водой. Земмельвейс, опрометчиво, в открытую называл убийцами тех акушеров, которые упорно не признавали его метода дезинфекции рук. Результаты этого его нововведения дали очень скоро о себе знать. Если, до введения хлорированной воды в апреле 1847 года, из 312 рожениц умерло 57 (18,26%), в мае, когда метод  еще только апробировался, процент смертности снизился до 12, в следующие 7 месяцев он упал еще сильнее – до 3%, и, наконец, в 1848 году умерло всего лишь 1,27% (из 3556 чел. – 45 чел.). Казалось бы, доказательства были получены, более чем убедительные!

      Доктор Земмельвейс начал неистово бороться за чистоту в больницах, но, как хорошо известно, многие великие истины поначалу считались людьми, буквально кощунством. Коллеги откровенно смеялись над Земмельвейсом, когда он пытался, как фокусник, перехитрить «больничную смерть» кусочком хлорной извести. Среди его противников были известнейшие врачи с европейскими именами. Даже Вирхов, и тот выступил против Земмельвейса. В 1858 году, в докладе Берлинскому обществу акушеров, Вирхов высказал о родильной горячке такие нелепые и поверхностные суждения, за которые его осмеяли даже рядовые венгерские акушерки, – настолько высоко, в сравнении с Берлином, уже стояло тогда знание о родильной горячке в больницах и родильных домах Венгрии. 

      Игнацу Земмельвейсу только в 1850 году с большим нежеланием присвоили звание приват-доцента, при этом значительно ограничив его права. Он мог лишь вести демонстрационные занятия на муляжах. Новшества Земмельвейса казались его многим коллегам просто нелепыми чудачествами, недостойными звания врача. И он, ви конце концов, поплатился за свою активность изгнанием из родных для него стен Венской клиники. Он не перенес такого глубокого унижения и уехал в свой родной город Пешт, где вскоре занял место врача акушерского отделения больницы Св. Рохуса. В 1855 году Земмельвейс уже стал профессором акушерства в Пештском университете. Его угнетало отрицательное отношение многих ученых к его открытию, страдала не только научная истина, страдало его самолюбие. 

      Профессор Земмельвейс с 1858 по 1860 год опубликовал ряд статей о родильной горячке и, в конце концов, он, собрашись с силами, выпустил классический труд «Die Aethiologie der Begriff die Prophylaxis des Kindbettfiebers» (Этиология и профилактика родильной горячки). Книга Земмельвейса сумела убедить только немногих практикующих врачей, целый ряд выдающихся специалистов остались по-прежнему противниками учения Земмельвейса. Некий молодой ассистент опубликовал работу о родильной горячке, в которой полностью исказил точку зрения Земмельвейса. Это сочинение, к позору «медициничной» общественности, тем не менее, получило награду Вюрцбургского медицинского факультета. 

      В 1861-1862 годах Земмельвейс написал пять писем: четыре – знаменитым врачам и общее всем акушерам. В последнем письме автор угрожает, что обратится ко всему обществу с предупреждением об опасности, которая грозит каждой беременной от акушеров и акушерок, не моющих свои руки перед исследованием пациенток. То, что сегодня выглядело бы как вопиющая безграмотность, тогда было устоявшейся нормой. Нормой, смертельно опасной для пациентов. В практике сегодня даже есть термин «Рефлекс Земмельвейса», под этим термином подразумевается отрицание совершенно очевидных фактов.

      Отчаянная попытка одиночки противостоять, неизбежному, поставила самого доктора Земмельвейса на грань между жизнью и смертью. Непонятый, отвергнутый и осмеянный своими коллегами, он заболел тяжелым расстройством психики. Две недели провел великий врач-новатор, буквально, заживо погребенным, в доме для умалишенных в Деблинге. Незадолго перед тем, как попасть в сумасшедший дом, во время одной из последних своих операций, которую Земмельвейс провел новорожденному, он порезал палец правой руки. После панариция у него развился абсцесс грудных мышц, прорвавшийся в плевральную область. 

      «Больничная смерть», причину которой Земмельвейс видел в заражении крови, в итоге, не пощадила и его самого... 13 августа 1865 года вездесущая смерть одолела героического врача. При вскрытии у него обнаружили водянку головного мозга. Недолгих 47 лет, всего лишь – вот какой срок оказался отпущен врачу-новатору бездушными небесами. 

      В 1891 году тело Игнаца Земмельвейса перевезли в Будапешт. На пожертвования врачей всего мира 20 сентября 1906 года ему, наконец, поставили в Будапеште величественный памятник, на постаменте которого сияют буквы «Спасителю матерей». 

      Еще до 1860 года некоторые ученые задумывались над тем, не вызываются ли различные инфекционные заболевания микроскопическими существами, однако специалисты не смогли дать никаких экспериментальных подтверждений этой гипотезе. Между 1863 и 1873 годами Казимир Довэн (1812-1882) – французский врач, открывший бациллу сибирской язвы, доказал, что одна из самых страшных инфекционных болезней, а именно сибирская язва, связана с наличием в крови неких палочек, которые он назвал «бактеридиями». Немец Поллендер почти одновременно, тоже  сделал аналогичные наблюдения. 

      В период 1876-1880 годов Пастер во Франции, а Кох в Германии открыли для научных исследований новую обширную область – инфекционные болезни. Разгадка роли микроорганизмов в природе выпала на долю Пастера, сына отставного солдата, владевшего кожевенным заводом. Луи Пастер в течение всей своей сверхъестественно плодотворной жизни (в 1869 году он был разбит апоплексическим ударом, после чего у него была парализована половина тела, последствия этого недуга он ощущал почти тридцать лет, до самой смерти в 1895 г.) продолжал работать, вопреки всем помехам. Пастер доказал, что возбудителями многих, до тех пор необъяснимых инфекций были микроорганизмы, присутствие которых можно обнаружить при помощи микроскопа в крови и тканях больного. Примерно в 1877 году испанец Седильо ввел в научный обиход слово «микроб». Мало-помалу ученые  провели классификацию и составили каталог основных микробов, встречающихся в организмах больных людей: стафилококки, стрептококки, бациллы брюшного тифа, туберкулеза и т.д. 

      Луи Пастера заслуженно называют основателем микробиологии. Он сумел найти эффективное оружие против всех микроорганизмов – высокую температуру. Однако даже он, чье открытие было революционным и абсолютно доказанным, столкнулся с противодействием и получил признание только в 59-летнем возрасте. В 1881 году его избрали в Академию наук на место Э. Литре, причем из 60 возможных голосов за него было подано только 36 и избрание произошло не за эпохальное открытие роли микроорганизмов в возбуждении болезни, а за его ранние работы по кристаллографии, осуществленные им еще в молодости. 

      Судьба полузабытого исследователя А. Бешама (1816-1908) чрезвычайно своеобразна. Он является прямым предшественником и сторонником Пастера в установлении диссиметрии, одного из основных проявлений живых организмов. Но все попытки Бешама обратить внимание на значение своих работ и его критика Пастера не находили отзвука. Дожив почти до ста лет, он пережил Пастера (старше которого был на шесть лет) на тридцать лет и перед смертью опубликовал воспоминания о работах Пастера. 

      А. Бешам является предшественником ученых, установивших понятие вирусов – мельчайших микроорганизмов, размножающихся в живых клетках и вызывающих тяжелейшие последствия. Распространение гигиенических процедур, введение стерилизации при высоких температурах всех медицинских инструментов, изгнало микробов их операционных. Это немедленно снизило безумную смертность  и повысило среднюю продолжительность жизни. За счет сверхвысокой младенческой и детской смертности средняя продолжительность жизни составляла, например, в Германии конца девятнадцатого века всего лишь 49 лет. В других странах дела обстояли еще хуже.

  Сегодня нормы санитарии и гигиены доступны даже беднейшим странам. И произошло самое неожиданное. Смертность упала, а модель супер расширенного воспроизводства  осталась во множестве стран третьего мира.