автор: Вячеслав Шляхов

 

Председатель товарищеского суда Софа  Владимировна, сухая, невысокого роста, старуха, зло сдернув со своего носа очки, закричала в зал: - «Где этот участковый, мы, почему его должны ждать! Предлагаю принять решение – считать работу участкового отрицательной! Он чихал на то, что мы, народ,  здесь уже лишние десять минут его дожидаемся! Барин, какой, он народ не во что не ставит!» Поднялся Лев Абрамович. На его потертом пиджаке висели две медали, заслуженный человек, ветеран. Пригладил рукой редеющий строй волос. «Товарищи! Коммунистическая партия Советского Союза и весь народ отдает последние силы для поддержания наших органов правопорядка в хорошем материальном состоянии. Форму новую ввели?  Ввели! Оружие новое, транспорт. Бесплатный проезд везде. Квартиры предоставляем! А они! Как жить дальше? По улице не пройдешь - пьют пиво во дворах и нас, ветеранов, ни во что не ставят. Вот давеча. Сидел я как- то раз с Кузьмичом…» Минут десять рассказывал, как трудно смириться ветеранам  с разгулом проституции в государстве. К проституткам, кстати, он причислял всех девушек, носящих короткие юбки. Но, с удовольствие каждый раз, сидя на скамейке перед домом оглядывал, проходящих мимо девчушек из медицинского училища.  «Надо  с них больше требовать – продолжал он - они должны исполнять задачи, поставленные КПСС  и Советским правительством!» «Ты это о ком, Лев Абрамович? Кто исполнять то должен? Проститутки что ли?» Зал восторженно загудел. «Ты бы Волков, помолчал, раз политику партии не соблюдаешь! У нас в государстве церковь от государства отделена? Отделена! Почему участковый на пасху к батюшке приходит? А он коммунист!» «Кто? Батюшка?» «Волков, ты доиграешься! Участковый наш! Значит, не следует ему церковные обычаи соблюдать! Вот как обратит батюшка его в свою веру…» Встает Волков. 

Из-за чего мы сейчас полемику разводим? Нас пригласили обсудить положение на участке и на отчет нашего участкового. А он ведь подневольный человек, работающий. Это мы здесь почти все- пенсионеры!» «Нет, товарищ, я с вами не согласна!» - резко встав, заявила, бальзаковского возраста, женщина. «Как инструктор Калининского райкома партии считаю, что участковой должен был оставить все свои дела и встретиться с народом! Я буду ставить вопрос на бюро о наказании вашего участкового, как его фамилия? Ах, да - Гончаров! Спасибо за подсказку. На его участке совершенно более тринадцати  преступлений, конечно большинство из них уже раскрыто, но они были совершены, а где был участковый? Почему он допустил совершение этих преступлений? Раз он не понимает ответственности, пусть несет наказание! Мы не можем мириться с проявлениями чуждой нам идеологии, аморального поведения, слабости по отношению к пьяницам, хулиганам и дебоширам. Город должен быть чистым! Партия призывает…» На ее пламенную речь, уже давно наработанную, ушло еще двадцать минут. «Встанем как один на защиту  общественного порядка, превратим наш город в цветущий сад!» Она закончила. Все вяло похлопали. «А, может быть, председатель товарищеского суда расскажет о деятельности самого суда?» - прозвучало из зала. Софа Владимировна резво поднялась. Выгнула, место, где должна была  быть ее грудь и  "молебенным"  голосом начала свой отчет. «За прошедший квартал, мы члены товарищеского суда рассмотрели пять дел, которые можно смело назвать апогеем дел  определяющих всю нашу полезную деятельность. Вот, например, Иванов Алексей Петрович, дебошир со стажем! Пьет, бьет жену и соседей. Участковой его несколько раз сажал на пятнадцать суток, а тому все нипочем! Мы его пропесочили, на работу сообщили, забудет, как руки распускать!» «Да, участковый его уже посадил! За хулиганку!» «Мало ли что он сделал…мы же, как общественность сделали немало. Так, Маринка, ну Марина Сидорова, предупреждена нами о недопущении распития спиртных напитков с незнакомыми мужчинами…» «Так она же сейчас пьет только  со знакомыми мужчинами!»  Софа Владимировна закричала – «Волков, мы и до тебя дойдем! Выводы сделаем! Ты, почему свою кошку выпускаешь без сопровождения на улицу? За ней все коты сбегаются, орут так, что спать невозможно…Ты народу ответь…»

 

Участковый  Генка Гончаров, лежа на боку, пытался зажать рану в бедре. Кровь забрызгала стену и пол чердака. Разбитая выстрелом и уже бесполезная венгерская рация лежала возле двери, ведущей в чердачное помещение. Генка пожалел, что один отправился проверять сигнала о чужаке, который около часа назад залез туда. Действовал по ситуации. Да, он достал свой пистолет, дослал патрон в патронник и приоткрыл небольшую дверь в межчердачное помещение, посветил фонариком…вроде бы ничего. И уже закрывая  за собой дверь, услышал характерный звук взводимых курков. Выстрел ударил сзади, отбросив его к стене, второй разнес рацию. Он успел сделать только один ответный выстрел. Стало тихо. Услышал кто- либо выстрелы? Это была его последняя надежда  на помощь. Голова кружилась, сказывалась потеря крови. В полумраке поднялась большая тень и огрызнулась вспышкой. Картечь ударила  рядом. Генка в ответ сделал два выстрела. Рука дрожала, «Ах, ты еще жив, "ментяра" поганый! А чеж лежишь, сволочь? Я тебя добью, ты уж меня выпускай, уйду я… » Внизу стали слышны голоса, кто- то уже взбирался по чердачной лестнице. Это были свои…Снова ударил выстрел. Участковый уже двумя руками поднял пистолет и выстрелил. Тень, всхлипнув, сложилась пополам. «Попал, я попал…» По чердачным перекрытиям заплясали лучи фонариков. «Из последних сил Генка заорал - «Осторожно, он вооружен, он там за трубами…» Это казалось только ему, что он кричит. Ему казалось, что он жив. Сердце сдалось. Пистолет выпал из еще теплой руки. 

 

Собрание шумело. Постановили – выделение служебной квартиры участковому Гончарову  отложить. Софа Владимировна и Лев Абрамович  от ощущения счастья и величия  готовы были вести эти массы за собой.

Участковый

автор: Иван Сохатов

 

Добрые старые времена. Раз в месяц, иногда чаще, но бывает и так, что  реже, на лобовом стекле моего автомобиля появлялась записка от участкового: "Водитель автомобиля (номер такой-то) зайдите в опорный пункт милиции".  Автор её  прекрасно знает моё имя, но нам не нужны свидетельства наших неформальных отношений.

Я  тунеядец – официально нигде не работаю, что карается законом. Мне следует год исправительных работ на  стройке  в каком-нибудь провинциальном городке – так называемая  «химия».  Как правило, работы эти вредны, и никакой зарплатой народ не заманишь, и, потому,  их выполняют заключённые. 

Не теряя времени, я иду в гастроном; беру пару  бутылок водки по 0,7 или три по 0,5; колбаски, вкусной рыбки, батон, и, рассовав всё это по карманам куртки, отправляюсь в опорный пункт милиции.

Откровенно говоря, визиты эти, мне даже приятны. Я вижу в них не мелкое взяткодательство, а торжество здравого смысла, над законодательной глупостью. Участковому известен источник моих доходов – изготовление и продажа изделий народных промыслов. Он знает, что получаемый мною доход вполне достаточен и ни на какие тяжкие я не пойду. Нарушаю административный кодекс – меня штрафуют, когда на десять, когда на пятьдесят рублей. Плачу аккуратно, и тем восполняю отсутствие налогового сбора.

Я приходил к концу приёма – часам к восьми. Случалось, что участковый не успевал принять всех желающих, и в коридоре ещё сидела парочка бабулек, обиженных, сложностью взаимоотношений с соседями. Я приоткрывал дверь, участковый вставал: "Всё, бабоньки, приём закончен, из управления приехал проверяющий. Приходите в понедельник. Извините, извините".

Я делал строгое, готовое приступить к проверке, лицо.

Выкурив бабок, он закрывал дверь на ключ, торопливо доставал стаканы. Я извлекал, раскрывал, разворачивал, нарезал. Выпив по первой, закуривали, и он жаловался на усталость, на непроходимую тупость населения, на пустые заявы и доносы. Все серьёзные дела проходили мимо: либо в дежурную часть, либо ещё выше. Обычно мы выпивали одну, а другая оставалась у него в сейфе; бывало и так, что выпивали две;  бывало,  не хватало – ходили к таксистам добавлять; а, то и  вообще не пили: я просто оставлял бутылки и закуску на столике возле сейфа и уходил.

В это моё появление он был в дежурном пункте один.

- А пришёл, молодец, - обрадовался он мне и, подскочив к двери, зашуровал ключом. – У меня к тебе дело. Тут, понимаешь, у соседнего участкового есть знакомый на мясокомбинате. Праздник на носу – надо съездить взять мясо. И тебе достанется. Ну, там подождать немного придётся. Ничего, а? Сделаешь? 

Видно было, что ему очень хочется, чтобы я это сделал.

- Да съезжу, чего там, - соглашаюсь я. 

Он схватил телефонную трубку и накрутил диск.

- Ага, Михалыч, ну, есть машина. Да, парень надёжный. Ага. Завтра. Хорошо, подходишь ко мне. Ага. В два. Он будет. 

- Вот – обратился он уже ко мне, – завтра в два сможешь?

- Смогу, конечно.

- Не, – останавливает меня участковый, – сегодня не буду. В следующий раз. Ты главное  отвези Михалыча, мужик путёвый, понимаешь. – Но бутылки у меня в руках, не прятать же обратно. Я ставлю их на сейф. 

- Ладно, – он машет рукой, – пусть остаётся до следующего раза.  Ты только не опаздывай, – напоминает он, уже вращая ключом в двери. Завтрашняя поездка для него важнее водки.

На следующий день я был точен, и даже остановился за квартал от опорного пункта – подождал, чтобы подъехать, ровно в два. Участковый выскочил из парадной, как только я притормозил и сделал приглашающий жест рукой.

В опорном пункте за столом сидели двое – один полный полковник, другой подполковник. Для милиции это очень высокие звания. Видимо  удивление настолько  явно выразилось на моём лице, что участковый поспешил сделать успокаивающий  жест рукой.

При моём появлении оба встали. Полковник,  молча пожал всем руки, мне тоже, и ушёл.  

- Вот,  Михалыч, - засуетился участковый, - тот парень, о котором я тебе говорил, - надёжный человек, отвезёт куда требуется, - и добавил, проследив цепкий взгляд, которым меня смерил подполковник, - не из наших.

Тот согласно кивнул головой.

- Знакомься, - обратился ко мне участковый, - мой сосед, тоже участковый, с соседнего участка.

Я улыбнулся и понимающе хмыкнул: бывают же,  оказывается,  участковыми и  подполковники. Он улыбнулся мне в ответ, сверкнув весёлым глазом.

- Ладно, пошли, - сказал он, берясь за ручки  поместительной авоськи, болтнувшейся пузырём. - Ты объяснил, что нужно? 

- Толком нет, но он парень надёжный всё понимает, езжайте куда надо, и он там тебя подождёт. Подождёшь? - спросил меня с просящей интонацией участковый. 

- Да не волнуйся ты, всё сделаю.

Меня живо увлекало всё происходящее.

Мы сели в машину и я понял, что подполковник габаритный мужчина. Он был на пол головы выше меня, и  его физическая крепость  не бросалась в глаза: не толстый, а именно крепкий  –  широкий в плечах и без популярного у командных чинов брюшка.

- Поезжай к мясокомбинату, а дальше я скажу куда.

У меня тогда была новая трёха. Руль мне ещё не успел надоесть,  и я поехал не слишком лихо, но с ухватками понимающего человека. Ехать было недалеко  – мясокомбинат в нашем районе. Подполковник всю дорогу молчал, но напряжения между нами не было. Мы подъехали не к главному входу, а обогнули угол забора и проехали ещё немного. Он толково объяснил,  где поставить машину и похвалил моё вождение, чтобы сделать мне приятное. 

- Я сейчас схожу - переговорю, а потом вернусь, - сказал он. 

Через лужу перед капотом он перескочил легко, но, когда зашагал к забору,  в походке появилась какая-то тяжесть. У ящика из под бутылок, приставленному к забору, остановился. В том месте колючая проволока, натянутая  сверху по всей длине, загадочным образом прерывалась. С другой стороны забора тут же высунулась красноносая физиономия в шерстяной шапочке, какие носит определённого направления публика, и почтительно склонилась наружу. Подполковник что-то сказал – физиономия что-то  переспросила и скрылась. Пустая сумка перелетела через забор.

Я приоткрыл ему дверь, когда он тяжёлой  походкой подошёл к машине.

Солнце, просвечивая жидкую пелену облаков, грело лобовое стекло моего жигулёнка. Начало марта. Вроде как весна, но снега ещё достаточно.

- Подождем немного, - сказал он, устроившись на сиденье - сейчас  заказ скомпонуют, - посмотрел на пепельницу, - куришь?

- От нашей жизни закуришь, - ответил я.

- То верно. Тебе нельзя, а я  выпью. Ты покури пока. Я тебе заказал карбонатику.

- Спасибо.

 Он достал плоскую бутылочку из под коньяка, в которой, скорее всего, была водка или разбавленный спирт с плавающими внутри ягодами, и отхлебнул хороший глоток, навернул аккуратно пробку и спрятал обратно в нагрудный карман.

 Я приоткрыл окно и взял сигарету.

- Не холодно?

- Нет – в порядке.  Машина - то давно у тебя эта?

- Полгода.

- Хороша пока новая. У меня москвичонок старый гниёт в гараже. Посуше будет – выкачу.

Мы сидели довольно долго. Не помню, о чем говорили, но ожидание не было тягостным. Он опять потянулся за бутылочкой.

- Тебя, наверное, интересует, почему при таких звёздах я участковым хожу.

- Скажу честно - да.

Он улыбается и отхлёбывает хороший глоток – пережидает, пока уляжется. Потом достаёт конфету, разворачивает фантик, делает ещё глоток, закусывает.

- Сейчас расскажу. У меня тут пойло намешано крепкое. 

Дожёвывает конфету и проглатывает сладкую мякоть.

- Я совсем недавно зам. начальника по  району был. Да вот понизили. До пенсии осталось всего ничего. Хорошо, что совсем не выгнали. Помогли друзья в управе: дали дослужить, чтобы полная пенсия шла. 

История стоит, чтобы рассказать. Да и время есть.

Он делает ещё один глоток и продолжает.

- И не подумал бы, что такое может с человеком приключиться. Рассказали бы мне про кого другого – не поверил бы. Хотя от  жизни всего  надо ждать. Не знаешь с какой  стороны припечёт. 

Задержался я как-то на службе. Бывает, приходится торчать допоздна по самому пустому поводу. Сидел дурак – дураком, ждал депешу из главка, на которую, возможно, реагировать пришлось бы в срочном порядке. 

Конец мая – время приятное такое. Окна моего кабинета выходили на западную сторону, на закат. Вечером распахнёшь – свежо, светло, солнышко греет.  Расслабление душевное – покой, тишина. Кажется, что жизнь тебе, в такие минуты, что-то новое обещает, что-то такое, чего раньше у тебя никогда не было. 

Расслабился я так, разомлел и думаю: пройдусь  до дежурки за сводкой. Не далеко, но  промнусь немного, ногами подвигаю. Чёрт меня толкнул какой-то. Спускаюсь на первый этаж. Лестница там у нас ещё широкая такая, знаешь? А как входишь в дежурку - налево обезьянник. Там дверь  решётка, и со стороны дежурного, окно – квадрат в стене застеклённый, чтобы видно было, что в обезьяннике делается. 

Через это стекло я её и увидел.

Не молния это была, не видение какое чудное. Другое совсем. Как бы  всю  жизнь только этого и ждал. Не искал – нет, а именно ждал потаённо, и сам себе в этом ожидании не признавался никогда. 

Я женат – двое детей. Бабами не обижен. Думал, что  всё про эту самую любовь – морковь знаю. А вот нет. Самое  главное в этом деле до сих пор мимо меня проходило. Сразу я понял, что её-то мне всю жизнь, и не хватало. 

Дежурному вида не подал. Взял журнал вызовов – спросил небрежно:

- Кто там у тебя?

- А,- говорит,  - по сифилису одна.  Был врач, повёз кровь на Вассермана.  Да её и так опознали. 

Терпило на неё имеется.

До половины лестницы я всё же поднялся, потом остановился – покурил. Как звал кто-то – толкал изнутри. 

Как действовать сообразил мгновенно. В кабинет не хотел подниматься, но там телефон. Домой позвонил: наврал,  не помню что. Сделал пару звонков о подмене. Договорились мы с ней лёгко – в  её положении не кочевряжутся и взял я её из обезьянника своею властью. 

Насмешек потом со стороны сослуживцев не было. Мы всяких коленец человеческих нагляделись и, когда у самих  бывает,  относимся сдержанно. Дома то похуже было: крик, срам, обвинения пустые при полной ясности темы. 

Есть у нас специальные квартирки – мы там со стукачками встречаемся. Полупустые стоят, но, как правило, кровать и стулья имеются, а в этой  даже стол был и посуда кое-какая. С деньгами вопроса не было - купил еды, выпивки. 

Три дня, всего-то и прожили мы с ней вместе. 

О сексуальной стороне дела распространяться не буду. Ни с кем мне так хорошо, как с ней не было. Не то главное – я любил. Во всю ширь любил – с надрывом и болью. Пусть три дня, пусть один час, пусть несколько минут. Мы когда прощались, присели по рюмочке, а я подумал: ещё минут десять вместе пробудем – счастье то, какое. 

Я её отпустил. Обещал отпустить и отпустил, соответственно. Сам посуди: можно ли своими руками любимую женщину за решетку упрятать?!  Известно всё стало быстро: стукачок – я у него  от хаты ключи брал – он же и сообщил.

Ну, меня, разумеется, склонять во все тяжкие. Через пару недель выскочил маленький прыщик там, где надо. Шеф города вызвал и только спросил: " Как же это ты, Михалыч,  на сифон то полез? " 

Я и сам не знаю – как? Но знаю другое, повторись всё – опять бы полез. Во всей моей жизни по-настоящему три дня и счастлив-то  был. Каждая клетка  во мне согласно пела. Не умею это объяснить. Какая-то во мне глубочайшая искренность появилась – вера что ли? Ни о чём не жалею ни капли! Понимаешь?

Он повернулся  ко мне – увидеть мою реакцию. Я понимал.

- Ну, дальше сам знаешь, дома гвалт, ковардак, шквал.  К жене я не притронулся, у неё со здоровьем всё в порядке. Сам пошёл лечиться. В больнице лучше было –  спокойнее. Перед дочкой стыдно, не могу передать. Пока живём раздельно. Но хочу вернуться – доживать, если примут.

Её через неделю опять взяли. После принудительного лечения ей дадут годка два – и вся недолга. 

Видеться с ней не хочу. Пусть так всё и останется теплом на душе.

Та же неверного цвета шапочка с помпончиком, появилась над забором. Обладатель воровато огляделся по сторонам.

- Во! Готово дело. Пойду за товаром.

Он вышел и сделал несколько шагов вдоль забора. Могло показаться, что он идёт в другом направлении, но он проворно метнулся к забору, вскочил на ящик, выхватил с другой стороны сумку, в левую руку ему сунули полиэтиленовый пакет, и в два прыжка оказался на дороге. К машине пошёл уже не торопясь, прогулочным шагом. Сумка в руке не гнула его крепкую спину. Он подошёл к машине. Я открыл  заднюю дверь. 

- Профессионально сработано, - похвалил я его действия, когда мы отъехали от мясокомбината. 

- Лишних умений не бывает, - он заметно повеселел, - мелочь, а приятно. 

- Ты не заходи, не светись, - сказал он, когда мы подъехали к опорному пункту, - Тут в полиэтилене тебе карбонатик, отдельно, - он погладил ладонью пакет.

- Спасибо,  неудобно как-то.

- Ничего, ничего.

Он протянул мне руку на прощание – ладонь была сильная и тёплая.

- А знаешь - я через два месяца буду полный пенсионер. Может быть, на рыбалку съездим. 

- Съездим, я место хорошее знаю.

Выскочил участковый, учтиво ухватился за лямку сумки. От тяжести его  перегнуло на сторону. 

Жене очень понравился карбонат. 

-Ты, - сказала она, - ещё никогда не привозил такого вкусного и свежего мяса.

- Мне - ответил я -  такого никогда раньше не давали. 

Мы не съездили  на рыбалку,  уже не могу вспомнить  почему. Я жалею об этом. 

 

Участковый

автор: Сергей Согрин

 

Участковый и сам был фронтовик. Всю войну на передовой, в пехоте. С винтовкой, на своих двоих пол-страны, да ещё и пол-Европы в добавок, прошёл. С одной небольшой оговоркой, войска НКВД, в которых воевал Туманов, занимались охранением тыла, отлавливали дезертиров, охраняли армейские грузы, шли вслед за передовой, составляли заградотряды. Ну, про заградотряды я вам ничего такого в подробностях рассказывать не буду, это для отдельной истории. Скажу только, что из всех своих одноклассников Туманов единственный ни разу не был ранен, имел орден славы второй и третьей степени, ну и медали за отвагу, за Минск и за Будапешт. В общем всё как у всех, только увидев его синий околыш, друзья-одноклассники его, два оставшихся в живых из всего класса, как то потеряли улыбки и попрятали взгляды при его появлении. Туманов не стал огорчатся неприветливой встречи своих бывших друзей, пошёл работать в милицию, а скоро уехал подальше от дома на должность участкового в деревню.

Быть участковым ему нравилось. Небольшой участок, село, да три деревни, да пару хуторов. Сельские жители народ дисциплинированный, совестливый, забот с ними никаких. Тишина, да благодать кругом, от районного начальства далеко, телефона, телеграфа нет. В своё распоряжение он получил дом, колхоз выделил лошадь с телегой. Вот только женится он никак не мог, никто из девок за него не шёл, даже гулять с ним никто не решался. Были виды у него на одну вдовицу с дитём, но все одно, как-то не сложилось. Так бобылём он и жил. Может причина этому была в его характере, замкнутый он был в себе, а на людях вспыльчив, резковат. Бывало, что не по нему, мог и за револьвер схватится, быстро в разговоре переходил на крик, а то и кулаки в ход пускал. На участке его побаивались и даже председатель колхоза Митрофаныч, сам кстати фронтовик и старше Туманова лет а десять, называл его на вы.

Единственный человек, который участкового не боялся, был Андрей Бобров по прозвищу Осётр. Звали его так по тому что спьяну Андрей рассказывал один и тот же анекдот, который сам называл басней. Он сначала начинал дико хохотать, потом требовал внимания компании и принимался рассказывать басню про бобра и осетра, которую приписывал Ивану Андреевичу Крылову. На середине его рассказ прерывался, так как окончания его он не помнил. Бобров замолкал в раздумье, а компания принималась смеяться, но не над анекдотом, а над забывшим, в который раз его окончание, Андреем. Осётр не был могучим или очень здоровенным мужиком, невысокий, худощавый, но в драке он был силён и пожалуй равного ему не было. 

Раз участковый унюхал самогон. Унюхал за пять с лишним вёрст. Варила самогон одинокая бабка Настасья с дровяного хутора, там где была лесопилка. Туманов отправился туда, пресечь, как он выражался. В те годы варить самогон на деревне не запрещалось, если для себя. А Настасья варила, что бы расплачиваться с мужиками, то за одно, то за другое, в общем за разную работу. Это и собрался пресекать Туманов. Что бы избежать наказания Настасья выставила на стол поллитру, закуски и дала Туманову ещё и с собой. Участковый возвращался домой победителем, реквизировав у Настасьи недельный запас самогона, он что-то жевал, мурлыча себе под нос, бросил поводья, лошадь сама возвращалась в деревню. По дороге ему встретился Осётр, плавно двигавшийся домой с лесопилки. Перед тем как отправиться с работы Осётр бабахнул стакан из настасьиных запасов и шёл по лесу в отличном состоянии. 

Добравшись уже до опушки его догнал участковый на телеге. Осётр поздоровался и на ходу запрыгнул в телегу рядом с участковым. Одним боком он сдвинул рогожку, лежавшую посередине, а под ней опасно звякнули реквизированные бутылки. Это привело Туманова в бешенство, он остановил лошадь и стащил Осетра с телеги, прибавив пару ласковых для убедительности. Осётр обиделся, как не обижался даже за свой любимый анекдот. Он сразу смекнул, что самогон достался участковому задаром и Настасье, готовившейся к зиме, нечем будет расплачиваться с ним за дрова. В общем то, что ответил Осётр участковому ему совсем не понравилось и Туманов было собрался ударить своего оппонента в лицо, но замахнувшись, не удержал равновесия и рухнул под телегу. Впрочем Осетру этого показалось маловато, он вытянул участкового из под телеги и методично, сантиметр за сантиметром отделал Туманова под орех. Осётр бил участкового приговаривая, что нехорошо обирать одиноких, беззащитных старух, бил и отхлёбывал настасьин реквизированный самогон из горла. Затем погрузил полуживого участкового на телегу и повёз его домой.

Туманов две недели не выходил из дома, то лежал не поднимаясь, то залечивал помятое распухшее лицо, а в пятницу вечером к нему пришёл Осётр, принёс две бутылки, что бы загладить вину. Туманов разошёлся не сразу, но силу он уважал и хоть и не признал своего поражения, но Осетра выслушал и выпил с ним за дружбу. В общем инцидент был исчерпан и каждый из него сделал свои выводы.