Поводырь

автор: Александр Кучуро

 

            Мой хуторской сосед Саня, доучивался или кто его знает, чем он там занимался, ожидая своего совершеннолетия, находился в соседнем городе Георгиевске, примерно в сорока километрах от Пятигорска. 

 

 Мы встречались в выходные дни в хуторе, делились новостями, мы своими, он своими.  

 

  Саня при своём слабом зрении имел авантюристический характер, пару раз ездил из хутора в Кисловодск на дорожном велосипеде, и почти каждое лето после переезда из поселения  Каясулы в наш хутор, ездил на велосипеде в родные края, там, где уже начинались буруны.

 

 Мой сосед однажды пообещал, что заедет как ни будь к нам погостить, я воспринял это как его шутку, но вскоре  субботним днём он появился у нас на пороге дома. 

 

 Вот уж действительно язык и до Киева доведёт, а к нам попасть, если не знаешь дороги не просто. 

 

 Саня приезжал два раза и попадал в тот момент, когда в доме отсутствовали хозяева, ну а мы как всегда устраивали вечеринки с распитием вина.

 

 Хвастовство оно конечно хорошо в отдельных случаях, а вот с нами впоследствии сыграет злую шутку, но это будет потом. 

 

 А сейчас встречая гостя с лёгкого похмелья, хвастали перед ним нашей ухарской жизнью, что де каждый день устраиваем себе праздники с распитием алкогольных напитков. 

 

  Не жизнь, а точнее не учёба, а сплошная малина. 

 

  За своим соседом я не наблюдал особого пристрастия к алкоголю, в отличии от его дядюшки, которому как местному гармонисту было необходимо быть во хмелю, чтобы развлекать публику на свадьбах, проводах и праздниках, Саня же однажды напился в моё присутствие у своего брата на проводах в армию, больше такого за ним не замечал, можно утверждать, что он явный  трезвенник. 

 

  Во второй приезд моего соседа к нам, мы также отмечали пятничный день отсутствия хозяев и снова не забыли расписать во всех красках и похвастать перед ним. 

 

  Делать особо было нечего и Саня предложил мне поехать к нему в гости с ночёвкой, посмотреть его житьё бытьё, познакомить с своими товарищами. 

 

 Отправились  мы на автовокзал, откуда каждые пятнадцать минут, отправлялся автобус в Георгиевск.

 

  Мой товарищ сразу предупредил меня, что едем бесплатно, а это экономия в одну сторону на двоих один рубль семьдесят четыре копейки.

 

  У меня возникает вопрос: 

  - А каким образом мы это сделаем? 

 

    -  Всё очень просто, 

 отвечает мне друг, и достаёт удостоверение члена ВОС. 

 

  Я ещё толком не понимаю, что с этим можно сделать, а товарищ  на полном серьёзе даёт расшифровку:

   -  Высший  Офицерский Состав, по нему и купим бесплатно два билета на автобус, только вот тебе придётся прикинуться слепым. 

 

   -  ???

 

 Не  переходя дорогу перед автовокзалом, а мы спускались вниз с трамвайных путей по улице Крайнего, Саня провёл инструктаж: 

  - Держи спину и голову прямо, смотри вперёд и в одну точки.        

  - Держишься за меня и делаешь мелкие шажки. 

 

 Я слушал своего наставника - поводыря и закатывался смехом, с воображением у меня всё было в порядке, представил нашу парочку со стороны. 

 

  Одно меня беспокоило, ведь я на этом автовокзале уже примелкался, часто отсюда  уезжал, стоял в очереди в кассах. 

 

  У Сани всегда имелись моментальные ответы на любые вопросы: 

   -  Да кто тут на кого обращает внимания, а если и узнают, скажешь, что приезжал к своему брату, а вы с ним если не близнецы, то очень похожи. 

  - Главное не молчи и не выдавай себя.

 

  Успокоившись после  продолжительного закатистого  смеха, придав лицу безразличное  с серьёзностью выражение, выпрямив спину и кинув  глаза вдаль, подхватил своего друга под левую руку, засеменил  рядом с товарищем, высоко поднимая колени. 

 

 Перешли дорогу, потопали по тротуару к зданию вокзала,  прошли мимо ряда автоматов с газированной водой, завернули за угол, подошли к ступеням, которых здесь у входа было не меньше десятка. 

 

  Я слегка вздрогнул, когда почувствовал, что меня осторожно взяли под  левый локоть, я уж было подумал, ну вот началось, сейчас отведут в милицию. 

 

  Но добрый нежный женский голос сразу успокоил натянутые в струну нервы: 

  - Мальчики давайте я вам помогу подняться по ступеням. 

 

  По своей испуганной реакции я стал бы мямлить: 

  - Да не надо нам помогать, мы и сами справимся.

 

  А Саня,  имеющий огромный опыт в таких делах, моментально сообразил: 

    - Вот спасибо, а я только подумал, попросить людей помочь мне, трудно по ступеням ходить, особенно моему другу... 

 

   Саня говорил и говорил, не давая тётеньке задавать лишних вопросов, ступенька за ступенькой и мы оказались наверху у входа в здание автовокзала, здесь мой товарищ поблагодарил помощницу, уверяя: 

   - Дальше мы сами дойдём, уже бывали здесь. 

 

    Мы пошкрябали внутрь, завернули и пошли к кассе, где продавали билеты на автобусы в Георгиевск, внутри здания освещение оказалось тусклым, очень даже на руку нам. 

 

   И вот она приятная ситуация, у касс как всегда толпились люди, ожидая своей очереди, мы было хотели пристроиться в конец очереди, но нашлись и сердобольные : 

    Люди пропустите слепеньких, дайте пройти к кассе. 

 

   -  Сюда, сюда подходите, да отойдите в сторону! 

 

    -  Дайте пройти, успеете купить билеты.

 

    Саня подаёт удостоверение в окошко, заказывает два билета. 

 

   Я стою рядом, словно проглотил лом, смотрю выше большого окошка кассы, чтобы не привлекать особого внимания к своей личности. 

 

  Саня, что - то объяснял кассирше, та записала данные удостоверения, выбила два билета, вложила в удостоверение и приподнявшись со стула, подала  товарищу в руки. 

 

   Пока мы стояли у кассы, много чего жалостливого услышал в наш адрес, едва сам не прослезился, хорошие и добрые люди проживали в то время. 

 

   Билеты куплены, можно выходить на посадочную площадку, это за углом с рядом автоматов с газированной водой, с восточной стороны здания автовокзала. 

 

  Подошёл наш автобус, нашими местами оказались первые сиденья сразу слева у входа, неудобные места для конспирации, пришлось мне занять место у окна. 

 

  Сидел я ровно и смотрел вперёд через большое лобовое стекло, автобус заполнился пассажирами, здесь оказались почти все кто стоял в кассе, поэтому мне пришлось играть свою роль до конца поездки и ещё немного. 

 

  В течение часа я сидел в одной позе, иногда перекидываясь словами с Саней, на остановке в станице Лысогорской не выходили, чтобы не привлекать лишнего внимания. 

 

  Вот только зачем приехали на автовокзал, уже не припомню, могли сойти и раньше в городе, пришлось ещё и по автовокзалу Георгиевска тащится за поводырём, а здесь могли и на наших хуторских жителей нарваться, вот уж могла выйти забавная история, но к счастью пронесло. 

 

  Вышли через центральный вход на остановку городского автобуса, дождались нужного автобуса, который повёз нас по улице Калинина в сторону городского рынка, где мы и вышли.

Поводырь

автор: Филипп Тагиров

 

Темнота…

— Где мы? Все так же карабкаемся?

— Уфф… уже нет. Мы только что прошли самый тяжелый участок. Мы на вершине. Сейчас чуть передохнем и начнем спускаться.

— Что ты видишь?

— Тени… они разбегаются прочь. Там, в самой дальней дали разгорается огонь. Пожар постепенно охватывает весь горизонт. Это приближается солнечный бог на своей колеснице. Сумрак ночи беспокойно заметался, он старается удержаться в долине, но серо-розовые тени догоняют его и там. Скоро око солнечного бога поднимется над землей и окинет взором весь мир — от края до края. Утро вошло в долину, золотит украшения на крышах домов, купола соборов, стены Храма… Я уже отсюда чувствую, какие немыслимые силы пронизывают то место, манят, гонят прочь…  Мы здесь передохнем, позавтракаем и отправимся вниз, туда, в долину.

Темнота…

 

— Да, это здесь, рядом. Влечет меня, завораживает своей силой. Скоро, совсем скоро… Он невыразимо красив — этот город. Божественно красив. Если есть где-нибудь люди, сровнявшиеся с богами, то они должны были бы собраться здесь. Или, по крайней мере, быть зодчими этого города. Но он какой-то холодный. Безразличный, что ли? Никто не готов поделиться своей божественной благодатью с нами, или хотя бы божественным гостеприимством. Да и даже человеческого гостеприимства мы пока еще здесь не видели. Не то чтобы они были настроены враждебно, они предпочитают нас вообще не замечать. Стража у ворот даже не взглянула в нашу сторону. Никто из жителей до сих пор не проявил к нам ни малейшего интереса.

— Тебе нужно их внимание?

— Да нет. Просто начинаю ощущать себя, словно я призрак среди живых. Какое-то не очень приятное чувство… Как бесплатное приложение — еще и погода портится. А какое было ясное и чудесное утро! Утренний привал среди безжизненных камней согрел мое сердце, пожалуй, больше, чем этот божественный город.

— Еще не вечер¬.

— Да, конечно. Дадим им еще один шанс влюбить нас в себя… Солнце скрылось, как только мы миновали городские ворота. Наш друг вольный ветер, кажется, настроен совсем не по-доброму: рвет с плеч наши плащи и путает волосы, и все крепчает и крепчает, baka!.. 

Темнота и тишина…

— Вот и главная площадь. Как она здесь называется? Площадь Солнца? Площадь Богов? Или Богоборцев? Надеюсь, что не Рыночная площадь. Хотя даже если и так. Вон, торгуют. Я уже почти привыкла к людям, которые торгуются с богами или даже продают и покупают самих богов. Вокруг нас суетится народ, хотя в их суете по-прежнему остается тень божественности — это очень неторопливая суета. И все-таки мы здесь действительно призраки! Мы с ними даже физически не соприкасаемся! Это неприятно, но тем лучше: нет смысла задерживаться… Врата Храма, будто бы выточенные из синего светящегося изнутри монолита, нависают над нами, их черные створки распахнуты, но мало кто проходит под ними. Тут с богами не поторгуешь. Там, там сила, которая нам так нужна. Мы миновали ворота. У Храма нет крыши, только стены, подчеркивающие святость этого места. В центре — круглый алтарь, похожий на широкий колодец, над ним распахнуто небо, сейчас сумрачное, недоброе. Черные тучи сожрали остатки света дня, как бы пытаясь заслонить своими тушами наш путь в небеса. Ничего, еще совсем чуть-чуть, и наши оковы уже не удержат нас… 

Служители Храма, облаченные в бледно-голубые сари, невзирая на непогоду, поглощены каким-то неторопливым ритуалом. Навряд ли бы они потерпели наше вторжение, если бы мы не были друг для друга бесплотными тенями. Ветер стал совершенно безжалостен, сейчас разразится буря. Будто этот мир решил, наконец, выказать нам свое отношение. Напоследок. За что, черт возьми, за что? А, мало ли…

Вот он, алтарь. Из пасти колодца, словно пар, струится чистая сила. Смертный не видит ее, бессмертные пьют ее и называют амброзией или сомой. А нам — нам остается только глотнуть этой силы и потом распорядиться ею так быстро, чтобы она не успела нас испепелить. Вперед, еще один шаг — и мы на краю. Теперь мы стали видимыми для этих людей. Нельзя мешкать, иначе они успеют нам помешать. Еще шаг — шаг за край.

Вот оно. Ось миров, выходящая из жерла алтаря, пронзающая Храм, город, всю эту землю. Ось, на которую, как четки, нанизаны все возможные реальности. Оковы больше не держат нас, мы, наконец, можем это… Жрецы замирают, парализованные зрелищем начавшейся трансформации… Перебираем божественные четки. Нас подхватывают нездешние ветра. Уничтожая нас для этого мира, уничтожая этот мир для нас.

 

Темнота…

— Мы летим путями свободного эфира. Ты следуешь за мной, держа в ладонях мой шлейф, как хвост кометы или падающей звезды.

— Куда мы идем?

— Я скажу, когда мы придем, хорошо? 

И снова темнота…

 

— Золотое солнце почти утонуло в этих бескрайних болотах. Далекое серебряное солнце еще не достигло зенита, но его свет совсем не греет, deus otiosus.

— Почему ты так любишь латынь?

— Это латынь, да? Я просто люблю разные словечки и фразы на всяких языках. Иногда они способны гораздо лучше передать то, что ты хочешь сказать, чем слова твоего языка. Наверное, потому что они иные. Это делает их почти магическими… Поля желтого, почти золотого в свете солнца-утопленника, тростника, они кажутся бескрайними даже с такой высоты. Снизимся?

— Веди!

— Следуй за мной!.. Там над болотами дрожат тучи гнуса. И много-много птиц с пестрым, блестящим оперением, которые, похоже, слишком ленивы, чтобы гоняться за всем, что летает, даже, если оно само лезет им в рот… то есть в клюв. Вместо этого, они предпочитают копошиться в тине. И какая-то тень притаилась в зарослях тростника. Прячется. Охотится или скрывается от охотников? Сейчас мы это узнаем. Пока еще нельзя разглядеть хорошо, но сдается мне, что это большая дикая кошка. Которая охотится на болотах. Идиллия… Хлопанье наших крыльев вспугнуло птиц и большую болотную дикую кошку, которая подкрадывалась к ним меж закатных теней. Едва ли они когда-нибудь видели таких существ, как мы, но чувство самосохранения, похоже, возобладало над любопытством. Идиллия нарушена. Или нет? Смиренно захлебнувшееся золотое солнце, надменно-бесстрастное серебряное, удалившееся от мира и всех его забот. Бескрайние поля чавкающей жижи, черной воды, мошкары и тростника. Наверное, ничто вовеки не нарушит этой идиллии. Здесь почти уже не остается меня. Я становлюсь былинкой среди моря былинок. Это совсем не так, как среди людей. Там, растворяясь, ты становишься никем, здесь, растворяясь, ты становишься всем. Здесь хищник и добыча — это не охотник и жертва, это две половинки единого целого. Здесь почти нет пропасти между жизнью и смертью — только бесчисленные мосты, перекинутые через эту пропасть, по которым все движется в обоих направлениях. Странно, никогда не думала, что на болоте можно найти такую благодать.

Мы почти у самой земли. Простое заклинание, чтобы не проваливались ноги. Мы слишком велики для этого мира, и если мы останемся такими, как есть, сила, которую мы одолжили у вечности, очень быстро истощится. А я пока не очень хорошо представляю, где нам искать следующие врата. Пора принимать человеческий облик.

Тишина…

— Она вернулась!

— Кто?

— Кошка! Большая болотная кошка! Она теперь не боится нас. У нее темно-синее тело, почти черное, и желтоватые кисточки на ушах. А глаза такие большие и внимательные. Она разглядывает нас. И, кажется, мурлычет. Хочу уткнуться в ее пушистую морду и гладить ее за ушами!

— Ты не боишься, что безмятежность этого места притупит твое чувство опасности?

— Это не безмятежность. Здесь… не то что бы все умерло, нет. Здесь все живо. Но как будто бы умерло само время.

— Помешает ли это нашим врагам?

— Они найдут нас довольно скоро. Придется снова драться.

— А ты никогда не задумывалась, что они вообще от нас хотят?

— Как что? Убить нас! Чего тут долго думать?

— А зачем?

— За что? Да мало ли за что? Мало мы всего натворили? В каждом из возможных миров мы завели себе пару-другую смертельных врагов. Но иначе же и быть не могло!

— Я не о том. Что они могут хотеть от тебя именно сейчас, когда ты со мной? Понимаешь, о чем я?

— Ты слеп. Они хотят воспользоваться твоей слабостью и разделаться с нами. Но я сумею защитить и тебя и себя.

— Тебя преследуют враги, люди, которые притворяются, что не понимают или не видят тебя, тебе объясняют, что ты ничтожество, бездарность, статистическая единица. Тебя били, бьют и будут бить…

— О чем ты?? Я в состоянии постоять за себя! Уже давно никто не осмеливался ударить или оскорбить меня безнаказанно.

— Да, все выглядит именно так, родная. Но мне кажется, что ты не все мне рассказываешь. Я не знаю, как быстро идет время, когда ты молчишь, ведь твой голос — это все, что у меня есть.

— Ну, допустим, что жизнь иногда складывается немного сложнее, чем раньше, когда… Но я все равно не понимаю, к чему ты клонишь? Скажи мне!

— Не знаю, так ли оно, но может ли статься, что твои враги преследуют тебя из-за меня? Из-за того, что мы есть друг у друга, из-за того, что я дорог тебе?

— Завидуют. И ненавидят. И мстят.

— Может быть, ты слишком предана мне. И они не могут тебе этого простить?

— Я сама никогда им этого не прощу!.. Или, может быть, прощу. Прощу всех, и пусть захлебнутся в моем прощении.

— Кто я для них? Слепой?.. Едва ли я сам могу о чем-то здраво судить, но, может быть, ТЫ когда-нибудь рассматривала возможность, что я могу перестать быть слепым?

Тишина…

— Возможно… А ты сам?

— Говорю же: я почти ничего не понимаю, мое существование непостижимо для меня… Я только предположил, что, может быть, они просто хотят помешать тебе помочь мне? Помочь мне перестать быть тем, какой я сейчас…

— Рррррр!

— Что такое?

— Если это так!.. О, вот и они! Рано мы обратились в людей! Дорогой, судя по всему, нас окружили…

Темнота…

 

— Расскажи, как это было?

— Абсолютно в их духе. В духе наших врагов. То есть низко, подло и бесчестно. Они застали нас врасплох и напали разом с четырех сторон. Они приближались молча и бесшумно, даже болото не хлюпало под их сапогами. Они были примерно моего роста, с короной прямых рыжих волос, стрелы которых торчали во все стороны. Их лица болезненного желтоватого оттенка были узкими и слегка удлиненными, а тела, насколько можно было судить, по тому, как на них сидели их доспехи из красных и черных кожаных полос, — худыми, но очень пластичными. Все четверо были пешими, поэтому я заключила, что они либо оставили своих скакунов или летунов поодаль, либо добирались до нас с помощью магии. Второй вариант мне совсем не нравился. 

Большая болотная кошка присела, беспокойно дернула хвостом и скрылась в тростниковом убежище. А ведь мы только начали наше знакомство, и, возможно, еще могли бы подружиться! Я не могла последовать за ней, чтобы укрыться вместе, и еще я поняла, что не успею призвать свой зачарованный полуторник. Игра шла на секунды, и я должна была вызвать себе хоть какое-нибудь достойное оружие, чтобы защитить нас. Выбор был ограничен временем и тем, что это за мир, но я поняла, что, тем не менее, могу призвать что-нибудь из коротких мечей, арбалет, дротик, цеп или кое-что еще из столь экзотического набора, чему я не знала ни имени, ни как с этим обращаться. Тот, что наступал со стороны умершего золотого светила, то есть с заката, прикрывался маленьким круглым щитом и держал занесенным для удара очень неприятно выглядевший серп. Воин с севера приближался, словно влекомый тяжестью огромного двуручного меча, который он нес перед собой, а воин с юга размахивал коротким трезубцем и кинжалом с двумя лезвиями. Тебя они, похоже, временно игнорировали, справедливо решив, что я сейчас представляю для них большую угрозу. Я быстро обернулась и увидела, как воин пришедший оттуда, где вероятно когда-нибудь воскреснет золотое солнце, остановился и стал натягивать тетиву своего лука. Я упала на колени, что спасло меня от первой стрелы, и на миг закрыла свое сознание от всего, что меня окружало. Это могло стоить мне жизни, будь они чуть проворнее, но когда первый из них — воин юга с трезубцем и кинжалом — добежал до меня, я уже поднималась с земли, сжимая в правой руке катар, а в левой — танто (не оптимальная комбинация, но лучшая из доступных, принимая во внимание все обстоятельства). Я знала, что нужно покончить со своим противником до того, как их станет уже двое. На мое счастье они, вероятно, слишком сильно опасались предоставить мне лишний миг на сотворение заклятья, и спешили, отказав себе в роскоши организованной синхронной атаки. Он выбросил вперед трезубец, я встретила его катаром и поняла, что допустила ошибку, когда он зажал лезвие катара между остриями трезубца. Он тут же попытался дотянуться до моего правого бока кинжалом, и мне нечем было закрыться. Краем глаза я увидела, как воин с севера занес над свой головой гигантский меч и, по-прежнему не издавая ни звука, бросился на меня сзади. Тот, с кем я уже сошлась, был сильнее меня, что еще раз заставило меня задуматься о магии, стоящей за ними, и я сразу отбросила идею развернуть его и тем самым подставить под этот чудовищный тесак. Я поддалась давлению трезубца и в стремительном отступлении сумела освободить свой катар, который тут же вошел в грудь воина с двуручником, который только чуть-чуть запоздал обрушить его на меня. Но и испуская дух, он одержал победу — его грудная клетка намертво зажала поразившее его оружие. Лучник медлил, опасаясь, по-видимому, попасть в своих, выжидая подходящего момента для удачного выстрела, но серп воина с запада уже засвистел у самого моего лица, срезая прядь волос. Если бы у меня было время обдумать свою дальнейшую тактику, я бы, наверное, перебросила танто в правую руку, постаралась закрыться от жаждущих моей крови серпа и трезубца телом сраженного врага и, почти наверняка погибла бы, предоставив лучнику великолепный шанс попрактиковаться в своем мастерстве. Но я действовала совершенно бездумно, по какому-то дикому наитию, поднырнув под трезубец и прижавшись к его обладателю спиной, безрассудно, подчиняясь вдруг охватившему меня боевому экстазу, который вдруг взорвался волной совершенно сексуального возбуждения. Я почувствовала, как каменеют мои соски и как странное головокружение охватывает меня, замедляя мир вокруг. Левой рукой, все так же сжимавшей танто, я попыталась блокировать нацеленный мне под грудь кинжал, в то время, как пальцы правой руки сжались на древке трезубца, направляя вложенную в удар силу моего врага. И я впервые узнала, что они отнюдь не немые — когда трезубец вошел в пах воина с серпом. Но в этот момент ударом колена в мою мягкую точку меня швырнули вперед, и перед самыми моими глазами предстали полные ужаса и боли и все еще не покинувшей их жизни глаза воина с запада. Вместе, почти что обнявшись, мы рухнули в болотную жижу, и всеми волосками на затылке, всеми порами на коже спины я почувствовала Смерть.

— Я благодарю провидение, что ей удалось только так прикоснуться к тебе. Не ближе.

— Они почти одолели меня. Почти. Сколько раз их клинки, когти или зубы уже почти отведали моей жизни? Сколько раз почти! Но ни разу до конца! Может быть, мы с тобой непобедимы по определению?

— Одна моя хорошая знакомая рассказывала мне, как она умирала. Раз за разом. Про боль и горькую обиду, и про серый мир. И про разные земли, где она вновь рождалась на свет.

— Грр. Но ведь в этом рождении я же еще не умирала!

— Железная логика. Но, знаешь, я рад, что это так.

— А я сама-то как рада! 

— Так как же тебе удалось избежать очередной встречи с Гадесом?

— Я сначала даже не разобрала что происходит. Какой-то кусок тьмы налетел на того, от чьей руки я уже собралась принять смерть и подмял его под собой. Доселе почти беззвучная схватка, если не считать предсмертного крика воина с запада, наполнилась, рыком, хрипом, хрустом, какими-то совершенно неожиданными звуками. Осознав, что этот противник — по крайней мере, временно — нейтрализован, я обернулась к воину с востока — вовремя, чтобы увидеть победоносную улыбку на его лице. Наверное, хорошо умереть с улыбкой на лице. Однако это была нелепая улыбка, ибо вместо победы он получил танто, который, на мое счастье, оказался достаточно хорошо сбалансирован для броска.

Сине-черная тень, спасшая меня, тем временем оторвалась от тела своей жертвы и уставилась мне в глаза. Потом она выпустила из пасти голову воина с юга и мявкнула. Мы еще долго смотрели друг на друга, потом она позволила почесать у нее за ушами. И если бы ей не надо было спешить по своим делам, я думаю, мы бы действительно стали друзьями…

Ладно, время снова «перебирать четки».

— Так куда мы, все-таки, направляемся? Еще не пришла пора рассказать мне об этом месте?

— Еще нет. Это не совсем место, скорее некое состояние. Да ты и сам поймешь, если мы… То есть я хотела сказать, «когда».

Темнота…

 

— Они снова настигли нас?

— Увы. Но на этот раз я уже готова дать им бой на равных. 

— Как жаль, что я не могу встать с тобой плечо к плечу.

— Ничего, я справлюсь. Правда, я не откажусь, если ты поделишься со мной частью своей силы.

— Все, что пожелаешь, дорогая. Бери, сколько угодно.

 

Темнота. Тишина вновь прерывается таким дорогим «голосом»:

— Здесь, среди тел наших врагов… наши тела. Но мы выгодно отличаемся от них — в нас еще горит жизнь. Наши тела… Они так близко. Между нами только одежда. Грязная, напившаяся пота и крови. Я чувствую, как бьется твое… сердце. Частые глухие удары: тук… тук… тук… тук… Как магический барабан. Завораживающий. И, кажется, я готова танцевать под него ритуальные танцы. Боже мой!.. Кровь, пот — иногда меня тошнит от этого всего, а иногда я больше не принадлежу себе. Как сейчас. Ты понимаешь, о чем я. Твое тело понимает. Я глажу самую понятливую часть твоего тела. Ага, ты начинаешь дрожать!..

— А… наши враги?

— Пусть смотрят! Так жизнь торжествует над смертью!.. Хотя подожди… Сейчас… Похоже, я сегодня настроена уважать мертвых… Вот.

— Что ты сделала?

— Мы теперь в другом месте. В другом мире, если точнее. Они не найдут нас здесь — ни мертвые, ни живые.

— А что это за мир? 

— Мм… Ты заставляешь меня смущаться.

— Почему же? На что он похож?

— На мою страсть, пожалуй. Знаешь, это мое персональное убежище. Я только что создала его. Из своего желания. Поэтому его трудно описать словами… Здесь пахнет, как в языческом храме — горькими травами, сладким хмелем… Все пульсирует, все тянется к тебе, желает тебя. Чувствуешь дрожь? Да, я вижу, тебе тоже нравится это место. Мои пальцы видят это. Ты стал тяжело дышать. Твои губы… ммм… Здесь есть вода, она прибывает. Она смывает с нас кровь, пот, она смывает с нас нашу одежду… Я помогу ей. Твоя рубашка — мы найдем тебе другую. Брюки. Ненавижу того, кто придумал пуговицы… Это вечная ночь, вечная ночь моего огня. Дай сюда свою руку. Вот сюда. Дааах!..

— Мне очень трудно объяснить свои чувства. Наверное, я люблю тебя.

— Diablo! Теперь ты заставляешь меня плакать!

— Это плохо? Да, я люблю тебя.

— Да, люби меня!.. Господи… мы с тобой заполняем весь этот мир, пульсирующий, кружащий вокруг нас… ты заполняешь меня… часть тебя — самое сердце меня, весь ты — меня всю, весь мой мир… Жарко, как жарко!.. Мы когда-нибудь сожжем друг друга. Нет, мы бы сожгли друг друга, если бы не знали, что с этим делать. Diablo, как… невыносимо!.. невыносимо сладко… расходится волнами… меня будто тоже качает на волнах… аааа… сладко невыносимо… это больше невыносимо! Послушай!

— Да?

— Скажи мне свое имя.

— Я… я не знаю.

— Скажи… скажи мне свое имя!

— Откуда мне знать?..

— Скажи, заклинаю тебя!

— Но я ведь даже не знаю, кто я! Откуда я могу знать свое имя? Я не знаю даже, есть ли оно у меня!

— Есть!.. Скажи мне его!.. ааааааааааааааааааааааааааа…

 

Темнота. Глухая тьма.

— Спасибо тебе, Джейн.

— За что?

— Прости меня, но я должен сказать, что знаю твой секрет.

— Что?.. К-какой секрет?

— Ты уже поняла, какой секрет, моя милая Джейн. Твой секрет, который заключается в том, что мы нигде не путешествуем. Ты сейчас, скорее всего, сидишь дома и рассказываешь мне про наши восхитительные приключения и про все те чудесные страны, где мы бываем. Все, что ты мне рассказываешь, рождено твоей фантазией.

Темнота. Тишина…

— Как давно ты понял?

— Давно, моя милая Джейн. Но знаешь, тебе не нужно расстраиваться. Это лучшее, что мне довелось пережить. Мне… Я ведь даже не вполне понимаю, что я такое! Именно поэтому я и говорю тебе: спасибо…

Тишина…

— Не замолкай, прошу тебя! Не уходи! Я огорчил тебя?..

Тишина…

— Нет, что ты… Не огорчил, конечно… Просто… Я… я тоже хочу тебе сказать спасибо. Мне редко кто бывает благодарен за то, что я сочиняю. Только я хочу сказать тебе одну вещь. Ты можешь мне не верить, но я на самом деле была в тех местах. Очень давно…

Темнота…

По ту сторону темноты Джейн сжалась в комок, давясь соленой влагой. «И ты тоже, — рвется наружу крик. — Был там. Вместе со мной». Ногти впиваются в белые ладони. До боли. Потом до крови. «Когда же ты, наконец, вспомнишь?! Вспомнишь ли?.. Вспомни, прошу тебя! Ты же всегда был сильнее, вспомни, пожалуйста!..». А до тех пор она будет продолжать свой рассказ. Даже если бесконечно.

— Джейн, я не знаю… Верю ли я? Но твои рассказы очень важны для меня. И я хочу, чтобы ты продолжала.

Она будет рассказывать дальше. А когда он вспомнит, она снова сможет вернуться в те места.

Поводырь

автор: Василий Гонзалес

 

 

Он пришел в себя, открыл глаза и увидел небо. Везде было яркое, пронзительно голубое предзакатное небо. Линию горизонта обозначали далекие, едва различимые перья облаков. Затем почувствовал, что лежит на спине, на чем-то мягком, живом, находящемся в постоянном вибрирующем движении. Вернулся слух, в уши ударил оглушающий шум ветра. «Я лечу…» - равнодушно подумал он. Так же равнодушно, без интереса и удивления молча спросил: «И где, интересно, мой шлем?...» На мгновение ему представилось, что летит он, расположившись на спине какого-то диковинного зверя с огромными крыльями, образ зверя был смутным, нечетким, но почему-то ярко и контрастно он представил окна, отражавшиеся в глазах зверя. Рядышком с черными прорезями вертикальных зрачков - отражение простых деревенских окон. В следующее мгновение пришло осознание: «Я падаю… Все-таки он попал, сучий сын…» Выругался он совершенно без эмоций, машинально. Затем он с удовольствием потянулся с хрустом в суставах, как будто действительно лежал на мягкой постели, вытянул в стороны руки и ноги. Оборачиваться не стал, он знал, что увидит быстро приближающуюся землю.  Небо он любил больше, в него и смотрел, улыбаясь, до момента, когда земля легонько толкнула его в спину. Дальше он ничего не чувствовал.

 

Во всяком случае, так принято считать: раз умер – значит, больше ничего не чувствует. Все оказалось не совсем так. Майор авиации Станислав Васильевич Пыжов после прямого попадания в его самолет ракеты, пущенной неприятелем, и падения с восьмикилометровой высоты на камни афганских предгорий разбился, что называется, «в лепешку». Форму человеческого тела «лепешка» сохранила только благодаря прочному летному комбинезону. Голова же, лишенная шлема, разлетелась вдребезги, как разлетается капля воды, падая на твердую поверхность.

 

Спустя некоторое время после падения Пыжов проснулся, но глаз не открыл.  Ему показалось, что он лежит в мягкой уютной постели под невесомым пуховым одеялом. Очень захотелось есть. Пыжов открыл глаза и увидел, что действительно лежит в мягкой уютной постели. А в углу небольшой комнаты, где стояла кровать, освещаемый то ли закатным, то ли рассветным солнцем, пробивавшимся сквозь уютные ситчиковые занавесочки, на венском стуле сидел Иван Сусанин. Несмотря на то, что в комнате было тепло, Сусанин был одет в широкий овчинный тулуп, толстые стеганые штаны и  огромные валенки. На голове Сусанина была овчинная же шапка, на руках – овчинные рукавицы. Сусанин, несомненно, улыбался, хотя это трудно было понять из-за густой спутанной бороды, росшей, казалось, от самых глаз великого русского героя. По веселым глазам и было видно, что Сусанин улыбается, глядя на проснувшегося летчика.

 

- Проснулся батюшка, проснулся кормилец, - густым басом медленно проговорил Иван Сусанин. И стал дальше улыбаясь смотреть на летчика.

 

- Я умер? – просто спросил Пыжов.

 

- Ну и умер, ну и что? Все умирают. Ты на это дело плюнь. Подумаешь, умер… Э-эх…– весело ответил Сусанин.  – Жрать-то, небось, хочешь? Вооот… И пойми таперича, то ль умер, то ль не умер. Тут сам черт не разберется. Это я тебе авторитетно заявляю. 

 

- Так я жив?

 

- Да умер, умер… Это я того..., философствую. Сейчас пожрем, погодь… Работа у меня такая: с невинно убиенными на войне героями возиться. Встречаю честь по чести, провожаю… 

 

- Куда провожаете? – спросил Пыжов.

 

- Ой, да плюнь ты! – Сусанин махнул руками. -  Сам-то я, небось, тоже герой. Вот меня и приставили. – Сусанин встал, хлопнул рукавицами, подмигнул и задорно приказал: - Ну а ты вставай, майор, помойся, оденься. Инфраструктура - там, - и указал на узкую дверь. – Одёжа твоя в этом шкапе висит, оденешься, значить… А я сейчас за жратвой туды-сюды сбегаю, и это… Ну вставай, я пошел. – Сусанин вошел прямо в стену и исчез за веселенькими обойчиками. 

 

Пыжов сел на кровати и осмотрелся. Комната как комната, примерно пятнадцать квадратных метров, дощатый крашеный пол, стены с обойчиками, беленый потолок. Обстановка обычная: кровать-полуторка, шкаф двустворчатый, стол, два кресла и немного диссонирующий с остальным мебельным ансамблем венский стул прекрасной работы. На полу ковер, на стене у кровати гобелен «Охотники на привале». Пыжов открыл узкую дверь, за которой, по словам великого русского героя, должна была находиться инфраструктура, и увидел обычный, что называется, совмещенный санузел. Жилище немного отдавало казенщиной, как гостиничный номер, но в целом, было вполне уютным. 

 

И можно было бы представить, что это обычный номер в провинциальной гостинице, но мешало отсутствие входной двери и вид из окна.  Дверь в «номере» была одна, и вела она в совмещенный санузел, других дверей не было. А за окном было небо. Яркое, пронзительно голубое предзакатное небо. Земли внизу видно не было, линию горизонта обозначали далекие, едва различимые перья облаков. 

 

«Все-таки он попал в меня, сучий сын. - подумал Пыжов, - А я тоже хорош, ас хренов. Черт, а есть-то как хочется…» 

 

Как только умытый и одетый Пыжов уселся в кресло с намерением ждать, из стены вышел великий русский герой Иван Сусанин с огромным блестящим подносом в руках.

 

- Ну вот! Совсем другое дело, на человека стал похож. – осмотрев Пыжова, сказал Сусанин. – Ну, ты главное не суетись, и не устраивай мне тут затяжных истерик. 

 

Сусанин поставил поднос на стол и ухнулся в кресло.

 

- Я вроде не собирался… - начал было Пыжов, но Сусанин замахал рукавицами и перебил:

 

- Ну ладно, ладно… Я просто страсть, как не люблю, когда взрослые мужики блажат, как ребятишки неразумные. И в слезы, и головой в стенку, и из окошка прыгают... А я ж не железный, жалко мне…  

 

- Давайте поедим. – твердо сказал Пыжов.

 

- А вот это правильно! – с готовностью отозвался великий русский поводырь. – Война войной, а обед по расписанию. Гони ее, тоску-печаль!

 

На завтрак был апельсиновый сок, омлет с колбасой и помидорами, бутерброды с ветчиной, сыром и зеленью, крепкий чай, а к чаю – трубка с великолепнейшим табаком. Пыжов легко вспомнил вкусы. Это был именно тот сок, который ему утром, после первой ночи вместе, принесла его будущая жена. Это был именно тот омлет, который «на скорую руку» приготовила ему мать, когда он приехал в однодневный отпуск со своей первой войны. Это были именно те бутерброды, которые он ел на завтрак в швейцарских Альпах, когда  ездил туда со своими детьми кататься на лыжах. А чай… Просто отличный крепкий чай.

 

Раскурив трубку, Пыжов спросил Сусанина:

 

- Куда меня теперь? В ад?

 

- Наивные вы… Ад, рай… Все гораздо хуже, касатик. Настолько хуже, что ты представить не можешь. Да ты и не торопись. Время у тебя есть, все узнаешь. Хотя тебе пока без надобности.

 

- Хуже? – тихо переспросил Пыжов.

 

- Вот люблю я летунов! – оживился Сусанин. – Выдержка – кремень! Все вопросы – не в бровь, а в глаз! Я тебе вот что скажу: я не суд, чтоб определять дальнейшую судьбу твоей души. Но знаю точно: судить тебя сейчас никто не будет. Ведь кто ты есть? Ты есть убиенный на войне герой! 

 

- И что? – Пыжов выпустил густое облако ароматного дыма.

 

- А ничего… Обратно тебя отправят. А я провожу. Родишься снова, снова жить будешь, даст Бог – умрешь своей смертью, вот тогда и на суд добро пожаловать.

 

- Так а хуже-то что?

 

- Вот настырные вы, летуны! – нахмурился Сусанин. – Знать тебе это незачем, все равно почти все забудешь, когда снова на свет появишься. Но, вижу, не отвяжешься от тебя. Как мои поляки, ей и богу! С этими тоже шли, шли… Я им Христом-Богом, мол, отпустите вы, сам не ведаю, куды иду. А они мне – шибчей да шибчей, пока в болото не вперлись… 

 

- Убили?

 

- Убили… - Сусанин махнул рукавицей. - Как есть убили. Порубили саблями. А тут меня проводником сделали. Во как… Таким, как ты, дорогу показываю.

 

- Да, символично… - Пыжов снова пыхнул трубкой. – Расскажите мне про «хуже».

 

- Ну чисто поляк! 

 

В конце концов великий русский герой и поводырь Иван Сусанин сдался и рассказал-таки летчику Пыжову про устройство «того света». Не все рассказал, поскольку всего и сам не знал. Рассказ Сусанина впечатлил летчика: действительно все было гораздо хуже. Настолько хуже, что от ужаса подташнивало. И картинки Сусанин показал, прямую трансляцию организовал из нескольких ключевых мест. Плоский телевизор на стене нарисовал и включил. После нескольких минут просмотра даже стальная воля летчика не выдержала: задрожали руки, сбилось дыхание. Сусанин тут же телевизор выключил.

 

- Иван… Господин Сусанин… - после долгой паузы заговорил Пыжов. – А есть шанс как-то… отказаться?… Как-то… выйти из этого… круговорота…? За любую плату?

 

- Никаких шансов, батюшка. - отчеканил Сусанин. - Никаких шансов, корррмилец.

 

Спустя некоторое время поводырь действительно проводил майора авиации Станислава Васильевича Пыжова. Родился он вторым ребенком в молодой немецкой семье: папа – рабочий на конвейере автомобильного завода, алкоголик, мама – медсестра, шлюха. Маленький Пыжов родился на лоне природы, когда его родители были на пикнике. Первое, что он увидел, сделав первый вдох и открыв глаза,  было яркое, пронзительно голубое предзакатное небо. Линию горизонта обозначали далекие, едва различимые перья облаков. Великий русский герой и поводырь оказался прав: новорожденный Пыжов почти ничего не помнил ни о своей прошлой жизни, ни о встрече с великим русским героем и поводырем.