Прачка
автор: Ирина Красиля
Случилось непредвиденное:хирург запретил жене выкручивать бельё."Не беда.Сам постираю",-сказал муж.Так он говорил в течении 2 недель,а,когда уже не осталось достаточного количества вещей,взялся-таки за стирку.Шёл третий день:натужно гудела стиральная машинка "Малютка",обиженно сопел муж,выкручивая очередной тяжеленный пододеяльник,а жена молча ждала окончания такой обычной для женщины домашней работы....Повесив последнюю футболку,мужчина устало побрёл в спальню...А утром,ничего никому не сказав,умчался в неизвестном направлении.Вечером,вернувшись с работы,жена не поверила своим глазам:в ванной стояла новёхонькая беленькая стиральная машина-автомат известной фирмы "Bosh".Так в нашей семье появилась новая прачка!
Мужчину надо к хозяйству подводить постепенно, чтобы потом это стало его жизненной потребностью!
Так и получилось!Неправильно веду семейный бюджет?,-справляйся сам,только будь любезен обеспечить семью всем необходимым:ходи сам в магазин.,на базар,рассчитывай ежемесячную смету семьи,следи,чтобы в холодильнике не заканчивались продукты,бытовая химия,туалетная бумага и т.д.А я приготовлю,постираю,-мне не трудно!Хочешь вкусненького?-принеси необходимое-будет!-Любой каприз!-только обеспечь!-Так и живём.Только шоком для него стало моё творчество(залез в почту,узнал о моих стихах)!Оказалось-то,что я не просто кухарка,прачка,домработница,а ещё и стихи пишу...,у мня есть свой духовный мир...
Я - прачка
автор: Александр Неуймин
Вам приходилось стирать нижнее бельё?
Ой! Сказал, и сразу всех запутал. Разумеется, я имел в виду не своё бельё, родное и заношенное до дыр, где знаком каждый шовчик, каждая штопочка, а чужое, абсолютно постороннее. Оно и пахнет как-то уж очень неприятно.
А куда деваться, если после космо-учебки вы попадаете в особое десантное подразделение. Но, увы, не обычным рядовым, а прачкой.
Чего это Вы носики свои сморщили? Вам про такое и читать неприятно? Вот то-то, а я всё это проделываю изо дня в день.
Вот сейчас, например, тащу старенькую алюминиевую тележку с этим самым бельем по длиннющим коридорам нашего крейсера. Понимаете, что это значит? Приходилось такой фигней заниматься? Тоже нет? Ну, тогда даже не знаю, как и объяснить.
Кстати, наверное нужно пояснить откуда на крейсере прачки. Поганая наша должность введена предписанием санитарного инспектора около сорока лет назад. Старики рассказывают, что прилетел как-то господин инспектор с очередной проверкой, да умаявшись с дороги, прилег отдохнуть. Вот только отдыха никакого у него не вышло. Вши загрызли. Скандалу было... Правда поутихло опосля. Но, дабы избежать подобных конфузов, явил господин инспектор следующий документ: "Особое предписание. О необходимости введения штанных единиц, за чистотою белья нижнего следящей и со вшами борющейся, на звездных кораблях - в ведомстве нашем числящихся". Один значит, написал, а нам теперь мучайся. Почему нам? Всё просто, не один я такой. Окромя меня, у нас на крейсере, еще четверо горемык лямку тянут. Кто подворотничками ведает (всем известно - в армии подворотничок наипервейшее дело), кто термокостюмами. Я же, как вы уже поняли, подштанниками. Правда, у коллег моих прачечные находятся по другому борту. Встречаемся мы редко, разговоров у нас все больше о девушках, а не о работе. Потому, как у них там все обставлено говорить не берусь. Боюсь приврать.
В общем, как-то так...
Что до службы моей, скажу сразу - крейсер строили уроды! Не, ну кому еще, кроме уродов, придет в голову устанавливать гравитационные компенсаторы так близко друг к другу? Не пролезает между ними тележка! Не лезет, хоть тресни. Вроде и бока у неё все смяты в гармошку. Один чёрт, не лезет. Клинит её, родимую, при всяком удобном случае. Да и вообще, хуже компенсаторов разве что автоматические турели. Эти, как их бишь... пушки лазерные, для уничтожения врагов человечества предназначенные. А кто их, этих врагов, видел? Правильно, никто. Врагов, значится, не видать, а мне эти железяки жуть как мешают. Крутятся они, понимаешь, что твой флюгер. Ни пройти, ни проехать.
Может, конструкторы и не рассчитывали, что вдоль трелей будут тачки с бельём таскать. Просто так короче, если плановым тоннелем двигаться нужно на две палубы вниз спуститься, затем опять вверх... Тяжко!
Вот, значит, и отключаю их потихонечку, чтоб не мешали. По всему правому борту и отключаю, прямо от спальных отсеков до самой прачечной. Все двести сорок четыре, как одну.
Нет, вы только не подумайте, что я такой придурок и ничего не понимаю. А если заметят? Не... не заметят. Начальство, как известно, вообще, мало чего замечает. Уж поверьте мне, умею я с пушечками ладить. Откуда такие умения? Папаня научил. Папка мой в ремонтных доках всю жизнь отпахал, и не где-нибудь, а на профилактике лазерных пушек. Так что, знаю я, с какой стороны к этой хрени подкрадываться. У них, в командном отсеке, всё тип-топ - пушки наводятся, прицел фокусируется, а сервомоторы молчат, родимые, что твой зритель в имперской опере - ни звука, ни шороха. Вот и ладненько.
Мне удобно, а остальным спокойно.
Главное ведь что? Главное, чтоб господа десантники в чистом белье службу несли. А здесь уж мы - во всеоружии. Вот только, ежели такую работу никогда не выполняли, и не понять вам, други мои, как я этих десантников ненавижу.
Нет, ну посудите сами, это ж надо такое удумать - смена белья каждые три дня? А их господ - не два, и даже не три, а цельных пятьсот рыл.
Они, значит, марают, а я таскай?
Как есть, сволочи и гады паразитского племени...
Вот только сегодня что-то не заладилось. Прямо с самого утра и не заладилось. Сначала дежурный наорал, потом тележку заклинило, аккурат посреди коридора... Я за ручки дергаю, а она ни туда, ни сюда. Вот же, зараза!
Пушка, значит, покрутилась, покрутилась, да и выперлась генератором своим прямо посередь прохода, а я и не приметил.
Тележка зажата, а я, как дурак, на неё глазьями своими лупаю. Ну, падла!
Ну, ничего, господа десантники...
Я тумблерок отжал, пушечка пошла на исходную. Огоньком красным мне подмигнула - готова, дескать, к консервации. Я тележечку свою подхватил и вперед...
Тут и шандарахнуло. У меня в глазах потемнело, а ощущение возникло такое - словно меня на мелкие кусочки разобрали, а собирать не торопятся. Неприятное ощущение, доложу я вам...
Сколько времени прошло, не знаю. Лежу, в глазах слоники. Откуда они на крейсере? Видать, помер я.
Хотя нет, не помер. Когда помер - оно, наверное, не так. Это я в том смысле, что коли боженьке душу свою отдаёшь, должно быть спокойно. На душе, значит, спокойно. По крайней мере, удобно. А тут жёстко и пахнет. Невкусно так пахнет, болотом. Неожиданно рядом кто-то провизжал:
- Лингва настроена. Внимание! Заква-аченный, ты внемлешь ква-а-адромаршалу. Твои соратницы погружены в темпоральную ква-апсулу. Помощи не жди! До того ква-ак, я захвачу твою планету, мы с тобой должны ква-ачественно сразиться. По ква-акой причине ты уклонился от боя?
Я глаза приоткрыл, чтоб сориентироваться. Действительно, болото. Лежу в какой-то жиже, справа от меня кочка, а на кочке той жаба. Точнее, что-то, очень похожее на нашу земную жабу, только красная вся в лиловую клеточку, и размерчик впечатляющий - здоровенная такая гадина, раза в три крупнее нашего старпома будет. Сидит себе, лапами перебирает, да знай себе, на меня таращится.
Все, думаю, если не помер, то мозговой вывих получил - это уж точно. Жаба в космосе - это нормально? Не-е-ет, это бред!
Затем я квакнул. Не знаю даже почему, и не спрашивайте. Должно быть, с перепугу...
- Ква-а! - я даже рукой дернул, чтоб рот прикрыть. Не получилось. Руки-то связаны. Не подергаешь.
Жаба тут поднимается на лапках своих, зеньки выкатывает, я аж испугался, что выпадут глазки-то. Таращится и пищит:
- Чужак, откуда ты знаешь, ква-ак приветствовать маршала?
- Это самое, - говорю осторожно, - папаня...
- Что папаня? - не поняла жаба.
Ну, думаю, если сразу не сожрала, значит или сытая, или любопытная. Приободрился - покоптим ещё.
- Папаня мой научил. Он у меня завсегда с почтением к вашему сословию относился, - нашелся я. - Француз, как ни крути, знал о чём говорил...
Жаба ехидно так поинтересовалась:
- С уважением? Если тва-ак, почему сражаться не стал? Мои корабли в боевом построении, а ты все орудия отключаешь. Значит, что?
- Что? - осторожно поинтересовался я.
- А значит это следующее - либо ты у нас слишком смелый, либо слишком глупый. Ква-ак!
- Это ещё почему? - если честно, тут я действительно удивился, потому как ни особо смелым, ни глупым себя не считал. - Чего так сразу-то? Может, мне недосуг воевать? Может, у меня дела?
- Да какие у тебя дела, червяк, ква-а-ак? - жаба радостно захрюкала.
Надо же, и так умеет. Какая разносторонняя тварюга.
- Знаешь, что, некогда мне с тобой разговаривать. Полная тележка дел!
- Мне на твои дела икры наложить! - запищала жаба. - Сейчас отправишься обратно на свой корабль, подключишь орудия, и будешь сражаться...
- Вот ещё! Кому это надо?
- Мне! - жаба от негодования аж подпрыгнула на своей кочке. - Мне это надо!!! Всего одна победа осталась, и я стану ква-адро ква-адратурным маршалом! Ква-ква-ква-а!
- Знаешь, что, - мне, наконец, удалось освободить руку. - Тебе нужно, ты и воюй. А я лучше бельишко постираю. Понял?
- Только трус не примет бой! - завизжал маршал, у меня аж в ушах звон. - Ты ведёшь себя ква-к, трус?
- А хоть бы и так, - я пожал плечами. - Мне ваши войны "до лампочки".
- Ну уж нет, - жаба выпятила вперед здоровенное брюхо. - Не пойдет. Сражение. Ква-чественная битва!
- Знаешь что, - меня уже начинала бесить эта красно-клетчатая образина. - Отстань от меня. Зачем я тебе, а? Бери вон - любого из господ десантников, да хоть всех, и воюй.
Жаба скорчила какую-то невнятную гримасу, может они так улыбаются?
- Нет, сражение только с тобой. С тем, кто стоял рядом с оружием. С тем, кому объявлено о начале схватки...
Видя мое непонимание, маршал поинтересовался:
- Ква-жется тебе незнакомы правила поединков?
Я лишь кивнул. Действительно, откуда интересно знать, мне должны быть известны жабьи правила?
Маршал чуть подался вперед, внимательно меня разглядывая.
- Слушай, а может, ты самец? - выдавил инопланетянин.
- В смысле? - опять не понял я.
- Я про то, что ты не самка, - уточнил пришелец.
Мне даже смешно стало. Что в лягушечьей башке с мозгами?
- Ну да, самец. А что, это возбраняется?
- О великие Ква-аги! Они отправляют в бой самцов! Теперь понятно, почему ты отказываешься от сражения - самцы не способны думать о великих свершениях. Вам бы только спариться! Ква-а-а!
- Ты говоришь точь-в-точь как моя девушка. Да у нас на всех кораблях нет ни одной жен... самки. Сплошь самцы. Вот так-то! - я гордо вскинул голову.
- Уходи! Убирайся на свой корабль. Мне противно с тобой даже разговаривать, а уж воевать тем более, - жаба негодующе повернулась ко мне спиной.
Стою, молчу. Всё, думаю, теперь точно сожрет. Боязно, признаюсь честно, всего аж потряхивает. И, видимо, от этого потряхивания, в голову начинают лезть всякие глупости. А представилось мне, причем представилось очень даже ярко, как я подхожу к этой образине и целую её прямо промеж глаз. Жабочка, тут же шкуру с себя сбрасывает, и оказывается передо мной такая красавица... ну, вроде той блондиночки из службы обеспечения базы. Я сразу к ней двинулся - полный намерений жить долго и счастливо...
Из размышлений меня вырвал раздраженный жабий голос:
- Вот! А я что сква-азала? Самцы - они самцы и есть... Вы, люди, недостойные соперники. Ква-ак. Проваливай!
Жаба развернулась и плюнула в меня какой-то зеленой гадостью. И надо же, попала, зараза такая...
Очертания болота дрогнули, расплылись, и я с облегчением понял, что вновь оказался рядом со своей тележкой. Вот и ладненько! Обошлось все, и, слава Богу. Затем, правда, я взглянул в иллюминатор, и настроение мое ухудшилось.
Вражья эскадра медленно удалялась. Они не торопились. Куда спешить-то?
Сейчас командир очнется и проверит, что да как... Ой, не поздоровится мне, сердцем чую. Включу я эти сервомоторы, чтоб им пусто было. У меня и кнопочка тут приспособлена, на случай проверки. Папаня-то у меня... впрочем, об этом я уже рассказывал.
Нажал я кнопочку, завертелись моторчики, пушечки развернулись...
Тут как жахнет! Я чуть с испугу не... да неважно это. К иллюминатору приник, а там... мать моя мать. В общем, нету эскадры жабьей. Была, и нету.
Мы им со своих пушечек прямо по двигателям, и вдарили. А есть там защита? Знамо, нет. Ну, на кой чёрт, двигателям защита? Кто же в бою спиной к противнику поворачивается?
Только трус не примет бой, говорите?
Эх! Дорогие вы мои жабочки. Да никого я не боюсь, ну разве что старпома. А так...
Никогда вам нас, людей, не понять. А раз не понять, так и воевать нечего - один чёрт прос... в смысле - проиграете. Человек, знаете ли - это звучит...
Впрочем, неважно как это звучит. Звучит и всё тут.
Так что, как наш капитан говаривал: "На каждую спланированную интервенцию, вы, сукины дети, можете ответить, разве что своими традиционными: разгильдяйствами и безалаберностью".
Что ж, мы - прачки, в этом вопросе, с начальством полностью согласны!
Прачки
автор: Вера Эвери
С вечера бабушка включает радио погромче. Пока голос ее племянницы - Зойки тарахтит из решетчатой белой коробочки на стене о том, сколько молодой капусты укра… убрали с полей труженики нашего района, радио никто не слушает. Но потом Зойка заканчивает молоть чепуху и переходит к главному.
- И о погоде, - преисполняясь важностью момента, с оттяжкой произносит она. Слушатели вздрагивают и приникают к радиоточкам.
- Тише! - шикает бабушка и замирает, вытянув шею.
О пришествии хорошей погоды Зойка вещает проникновенно. Ну ясно! От положения дел на атмосферных фронтах зависит исход пресловутой "битвы за урожай", причем не только на совхозных полях, но и в нашем огороде. Однако на этот раз у бабушки на уме другое…
Услышав, что завтра ожидается вёдро, она удовлетворенно кивает:
- Вот и ладно. Стирать, значит, будем.
Я с сомнением высовываюсь из окна на залитый лужами двор. Брешет Зойка! Вон какие тучи! – с надеждой думаю я. Может этот анти… циклоп и не придет еще. Хоть бы не пришел!
Но тучи почему-то слушаются Зойку и бабушку, а не меня.
И назавтра я просыпаюсь, как на сковородке: солнце лупит в избавленные от занавесок окна, и нажаривает мою постель. Скатерть и полотенца тоже исчезли, зато с улицы несутся такие звуки, словно у нас на крылечке - этот самый… циклоп (пришел таки!): урчит, чмокает, булькает и хрустит чем-то твердым - похоже жрет кого-то… прямо с пуговицами.
На всякий случай ныряю под одеяло, но тут в комнату заглядывает бабушка:
- Вставай, засоня! И постелю свою сымай, - велит она. – Слышь, машина уже белье колошматит.
Выдуманные страхи враз выскакивают из моей головы, уступая место настоящим. Подумаешь, циклоп… То ли дело бабушка! Вот если она увидит, что я натворила…
Пару дней назад у меня завелись фломастеры – болгарские: шесть штук в новенькой пачке. Фломастеры – это вам не обгрызенные и обслюнявленные карандаши! Я за вечер две тетрадки изрисовала. Могла бы и больше, но бумага кончилась. А вдохновение – еще осталось. И тут под руку подвернулась подушка – скучная, белая… В общем, благоразумия мне хватило только, чтобы не рисовать принцесс. Потому, что из всех фломастеров писали уже всего два: желтый и красный. И я изобразила цветочки: красные лепестки – желтые серёдки. Цветочки вышли так себе… Бабушке не понравится. Я уж стала жалеть, но что поделаешь: фломастеры – не карандаши, слюнями не сотрешь.
Цветочки бабушка может и не заметила бы. Но не мою виноватую рожу.
- Это еще что за художества?! – восклицает она и сует мне под нос изрисованную тряпку.
- Цветочки… - блею я, - …чтоб красиво…
- Вот я тебе покажу красоту! – свирепо обещает бабуля. И конечно показывает.
Бабушка строгая. А мокрым полотенцем по попе – это хоть кто заплачет.
- А ты не реви! – бабушка смотрит сурово. – Кому говорю! Бессовестная! Такую крепкую наволочку извела… - сокрушенно вздыхает она.
Машинка, словно поддакивая бабушке, сердито рыкнула и замолкла. Пестрое месиво, крутившееся в ее железном брюхе осело; на поверхности с тихим треском лопалась серая мыльная пена. Бабушка пристраивает сверху два плотных валика, сует между ними конец мокрой скатерти и вертит ручку, торчащую сбоку. Между влажных крутящихся губ высовывается длинный язык розовой ткани и ползет в подставленную корзину.
Я подскакиваю на месте от восторга и нетерпения:
- Дай я! Дай мне покрутить!
- Ох, тяжело… - отдуваясь, говорит бабушка. – Смотри, уморишься! – и уступает мне место.
Вдвоем мы усердно отжимаем все, что там плавает.
Машина приняв в себя очередную порцию, строптиво фыркает, чихает и ни в какую не желает заводиться. Бабуля ее упрашивает:
- Ну давай, миленькая! Еще разочек… - и поворачивает регулятор "вкл" – снова и снова. Переупрямить бабушку не удавалось еще никому, даже машине. Поэтому гора тряпок, дожидающихся на крылечке своей очереди, понемногу уменьшается. Пододеяльники тонуть не хотят – вздуваются мокрыми пузырями, и бабуля топит их, ловко орудуя деревянными щипцами. Машина трясет и колбасит наше белье – в бурлящем вареве мелькают мои сарафаны и колготки, бабушкины панталоны и фартуки. Большие ивовые корзинки наполняются свежепостиранным.
Тем временем бабуля наливает теплой воды в цинковое корыто, выдает мне новый брусок вонючего хозяйственного мыла и ком грязных носовых платков. Я с энтузиазмом принимаюсь за дело. Скользкое мыло то и дело плюхается в воду – брызги во все стороны! Угловатый коричневый кусок не помещается в мою ладонь, и я потихоньку беру другое мыло – земляничное. Розовая пена на руках так вкусно пахнет! Дую на пальцы - мелкие мыльные пузыри, переливаясь радужными боками, слетают в травку…
- Ну что, прачка? Справляешься? – бабушка заглядывает мне через плечо. – Ой, да кто же это туалетным стирает?!
- А почему им нельзя стирать? – изображая неведение, спрашиваю я. Хотя прекрасно знаю: "Туалетное – чтоб мыть туалет!"
- Ну хватит! – бабушка решительно отбирает земляничный обмылок. – Собирайся, в портомойню пойдем.
Бегу вытаскивать из сарая старый дедов велосипед. Корзинки с бельем привязываем: одну к седлу, другую к багажнику. Через руль бабушка подвешивает на веревочке пару черных резиновых сапог, и мы отправляемся на речку. Белье полоскать.
Речка близко: всё под горку, да под горку – велосипед сам катится. Вцепившись в руль, бабушка семенит рядом. Но не я. Бурная жеребячья радость распирает мне горло и толкается под коленками – удержаться нету сил, и раскинув руки навстречу ветру я с визгом несусь вниз.
- Стой, скаженная! – орет бабушка.
У моста дорога кончается. Река полна солнечного блеска, над нею носится резвый ветер и бирюзовые самолетики стрекоз. Плоские камешки на мелководье покрыты сопливой зеленью – лучше на них не ступать – скользко. Едва моя тень ложится на воду, серебристые спинки мальков пугливо вздрагивают и бросаются врассыпную.
Под мостом, где течение гораздо сильнее, звонко шлепают вальки – деревянные лопаточки, которыми хозяйки отбивают белье.
Широко расставив ноги и подняв кверху обтянутые юбками зады, тётки полощут и выкручивают, полощут и выкручивают… И мы будем.
Бабушка кряхтя натягивает резиновые сапоги, разбирает белье на две кучки. Мне достается разная мелочь: носки, платочки, наволоки…
Подоткнув подол и осторожно ступая с камня на камень, бабушка заходит в воду. Мне с нею нельзя – там глубоко и вода холодная. А у бережка – благодать. Сонное течение заплетает долгие косы речным травам. Если не баламутить воду, из-за обкатанных волнами голышей скоро выглянут любопытные головастики. На дне лежат круглые ракушки с улитками – серые и кремовые в полосочку. Вытащенные из воды, они блестят, как драгоценности, но обсыхая, тускнеют. Жалко…
Среди белья, которое оставила мне бабушка, та изрисованная наволочка. Цветочки не отстирались – только поблекли немного. Вот это фломастеры!
А может песком их потереть? Зачерпываю в наволочку воды пополам с песком – она раздувается, как брюхо циклопа…
- Ты что ж тут балуешься? – с легкой укоризной говорит вдруг голос откуда-то сверху.
За спиной стоит молодая учительница - я знаю, она из школы, куда меня отдадут на будущий год. Рукава у нее засучены, через плечо перекинут жгут мокрого белья.
- Цветочки стираю, - со вздохом объясняю я.
- Сама нарисовала? – спрашивает учительница.
Понуро киваю. Она улыбается:
- Красивые!
- Правда? – мне не верится. – А бабушка ругалась…очень, - и я машинально хватаюсь за пострадавшее место.
- Ну я поговорю с твоей бабушкой, - весело обещает она и идет к берегу, где бабуля уже выжимает последние тряпки.
Разговора мне не слышно, улавливаю только обрывки:
- …уж такая егоза! – сетует бабушка.
- Что вы! Что вы! – звонко возражает учительница.
Расстаются они подружками. Бабушка довольно улыбается себе под нос.
На обратном пути наш караван еле тащится – все в горку, да в горку. Бабуля тянет велосипед спереди, а я, упершись руками в корзину на багажнике, толкаю его сзади.
На полдороге останавливаемся передохнуть. Я тяжело отпыхиваюсь, бабушка обмахивается косынкой:
- Ох и вёдрышко нынче! Ох и жарынь!..
- Ба, - решаюсь я, - а что тебе учительница сказала?
- Ишь какая! – бабуля поджимает губы. – Ты почто на меня наябедничала?
- Я не ябеда! Она сама спросила! Ну скажи, бабулечка!
- Ах ты, лиса! – добродушно ворчит бабушка. – Сказала, что рисуешь ты хорошо, и в школе пятерочницей будешь. Поняла?
Я потрясенно киваю. Кабы знать, что похвалят, еще б не так нарисовала!
Развешивать белье во дворе следует по правилам. Впереди – что получше: портьеры да покрывала, а неказистое кухонное тряпье и нательное бельишко – это на зады. А то вдруг кто чужой во двор зайдет, и тут на самом виду розовые бабушкины подштанники…
Повесив на шею тяжелую гирлянду прищепок, бабуля командует: занавески – вперед, кофту новую сюда давай. Белые, пахнущие речной влагой паруса простыней, вздуваются под ветром, льняные полотенца хлопают узорчатыми крыльями, а бабушка все трудится над выставкой нашего благополучия.
Наволочку с красными цветами, сиротливо лежавшую на дне корзины, бабушка вешает на самое почетное место – напротив калитки, потом умиленно вздыхает и гладит мокрой ладонью мою бедовую голову.